Грива в сапогах

15

15

“Который час?” — возник в его мозгу ленивый вопрос.

На лицо пушистыми легкими хлопьями падали малочисленные снежинки, но человека это совсем не смущало. Уставившись широко открытыми глазами в небо, затянутое грязно-серыми облаками, он тщетно пытался заставить себя сконцентрироваться хоть на чем нибудь.

Приложив ощутимые усилия, мужчина смог приподнять голову от снега и взглянуть на свои ноги. Вся нижняя часть тела подполковника была придавлена останками некогда грозной боевой машины. Но сконцентрироваться на боли никак не выходило.

Боли не было. Вообще ничего не было. Словно всё, что находилось ниже пояса растворилось в небытие.
“Что-то мне всё это напоминает...” — подумал офицер, вспоминая свою срочную службу, что прошла среди далеких и отнюдь не приветливых гор.

Правда тогда у него была какая-то цель. У него был стимул бороться за свою жизнь. Еще оставалась надежда на что-то лучшее, чем смерть на богом забытой и никому не нужной высоте.
“А теперь?” — всплыл в голове еще один вопрос.

Сейчас Тараканов уже не знал ради чего ему бороться. Всю свою никому не интересную жизнь он куда-то бежал, куда-то стрелял, где-то служил. А теперь нет уже никаких войн. Нет больше ни враждующих стран, ни их символов. Старый мир умер, подарив жизнь новому, но оставив после себя рудимент в виде старого и никому не нужного офицера. К войне нельзя привыкнуть, кто бы чего не говорил. Войну можно лишь принять такой, какая она есть. В первые месяцы службы, рядовой Тараканов с ужасом наблюдал за тем, как его старшие товарищи спокойно расстреливают или допрашивают душманов и всех, кто на них походил. Но через год он уже сам, с завидным упорством, добивал раненных и расстреливал пленных, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Но два года — недостаточный срок, чтобы полностью сломать человека и заставить его полюбить войну.

Что в самом бойце, что в его сослуживцах еще оставались моральные принципы, широко применяемые в мирной жизни. В то время все солдаты верили, что они такие же, какие и были раньше. Они с завидным упорством находили оправдания собственным действиям и своей жажде крови. Глядя на истерзанные трупы бойцов, которым не посчастливилось умереть сразу и оказаться в плену, солдаты считали, что они всего лишь платят врагам той же монетой. Душманы накачивают молодых парней героином и аккуратно сдирают с них кожу, чтобы жертва не умерла сразу, а только потом, когда действие дурмана пройдет, оставляя человека корчится в агонии? Отлично! “Мы тоже не лыком шиты!” — думают воины-интернационалисты и без всяких зазрений совести расстреливают в ближайшем кишлаке подозрительных афганцев, после чего разносят сам кишлак авиационными бомбами.

По молодости Тараканов считал, что он просто подчиняется приказам. Потом — что он мстит за павших товарищей. И только когда, будучи капитаном, он вернулся домой после очередной командировки в Чечню, Виталий перестал обманывать себя.

Ему нравилась война. Ничто больше не могло заставить его чувствовать себя живым. Ни женщины, ни алкоголь, ни наркотики — ничто не делало его более счастливым, чем вид только что убитого врага. Только зашкаливающий адреналин и ощущения холодной стали давали ему чувство, что он живет. Сидя в своей пустой квартире он не знал, к чему стремится

Он не мог ответить чего хочет. Он не видел цели.

Но стоило ему сжать рукоять автомата, услышать далекую канонаду минометов, почувствовать как совсем рядом свистят пули — Тараканов вновь ощущал себя живым. Он видел свою цель, он знал чего хочет. В бою всё просто — либо ты выживешь, либо погибнешь и никаких полумер. Вновь появлялся стимул жить дальше. Вера в то, что если он выживет, если вернется домой, то его ждет лучшая участь.

Но бои заканчивались, войны прекращались, а в квартире было всё так же пусто и тоскливо. Мысль о том, что он возьмет наградной пистолет и пойдет в ближайший наркопритон, темный переулок или хотя бы в отделение милиции посещала Тараканова всё чаще. И если бы не войны, что начинались с завидной регулярностью, то подполковник из прославленного ветерана превратился бы в обыкновенного психопата, убивающего людей, только из-за того, что он не знает, чем заняться.
“Может уже хватит?” — тихо спросил сам себя раненный офицер, спокойно наблюдая как на него, кружась и петляя, падают редкие снежинки.

Офицер устало вздохнул и попытался дотянутся рукой до пистолета, что лежал в набедренной кобуре. Но тяжелый каркас шагающего танка слишком плотно прижимал подполковника к земле, не давая ни достать до кобуры, ни дотянутся до тяжелого пулемета, лежащего в паре метров позади.

Мысль о том, что человек убивший столько людей и имеющий колоссальный опыт военных действий оказался не способен даже застрелится — вызвала у Виталия короткий смешок.

Присоединяясь к этому сброду религиозных фанатиков и сумасшедших мутантов, Тараканов не думал, что окажется в подобном положении. Он вообще ни о чем не думал. Старый мир пропал, но подполковник остался. И его жажда убийства тоже. Он не спрашивал ничего, когда Рональд попросил его о помощи. Виталий вообще ничего не спрашивал. Ему предложили войну — он согласился. Всё. Чем говорящие животные хуже людей? Можно повоевать и с ними. И Тараканова совершенно не волновало, что все эти ненормальные мутанты считают его чуть ли не мессией, что своим появлением откроет новую страницу истории. Офицер не собирался ничего открывать или создавать. Наоборот, он хотел завершить всё это. Свою жизнь, свою бесконечную войну, которую невозможно выиграть, своё существование. Но просто выстрелить себе в голову он не мог. Нельзя умирать просто так: нужно умирать ради чего-то. Иначе вся жизнь, вся боль и все пройденные испытания окажутся абсолютно бессмысленными. Поэтому, когда выяснилось, что весь мир зависит от климатических комплексов, которые искусственно поддерживают жизнь на планете, Виталий отчетливо разглядел свою цель. Уничтожая целый город, наполненный разумными существами и отправляя молодого лейтенантика на верную смерть, подполковник даже не пытался найти себе оправдания. Ему просто хотелось убить себя, но не просто так, а забрав с собой весь мир. В какой-то мере это можно было назвать даже правильным. Если планета принадлежала человечеству, которого не стало, то какой смысл уступать её другим? Если не людям, так лучше вообще никому.

Впрочем, скорее всего это было лишь не осознанным оправданием того, что Тараканову просто банально нечего делать.

Из размышлений, офицера вырвал чей-то смутно знакомый голос:

— Лепесток блять… Ну кто такую ебалу «Лепестком» назвать может?! Охуеть можно…

Чуть напрягшись, Виталий с трудом смог вспомнить кому принадлежит этот голос.
“Ну почему именно он!? Почему именно этот дебил!?” — с тоской подумал подполковник.

Ну нихуя себе… — воскликнул лейтенант, с интересом рассматривая замерзшее лицо Тараканова, но заметив недовольную гримассу последнего, тут же принял строевую стойку:

Здравия желаю товарищ полковник! — сбивчиво пробубнил Лукин, смущенно осматривая уничтоженный танк.

Взглянув на жизнерадостного дурачка, который по жизни мечется из стороны в сторону, не зная чтобы ему еще испортить, подполковник не выдержал.

Ну охуеть теперь. — прохрипел он прикрывая глаза ладонью, словно появление Лукина это всего лишь наваждение, которое пропадет, если на него не смотреть.