Тени. Зарисовка о Кристальной империи.

2. Земной пони. Шаги по склону

Встань и иди. Полтысячи шагов вперед, по гладкому наклонному склону, на котором скользят копыта. Иди аккуратнее, иначе ты со слабым криком покатишься вниз, сшибая идущих за тобой, врезаясь в стены, рассыпая осколки из корзин, которые висят на твоих боках. Если тебе не повезет и ты не сломаешь ноги — тебя не настигнет такой желанный отдых по ту сторону реки забытья. Загнанным пони место в переработчике. Иди, не падай. Если ты просто упадешь — изобьет стража, ты нарушаешь заведенный порядок. Нет, стражники не злые — одного из них ты, кажется, даже знал в прошлой жизни, вы были… Как называются пони, которые живут недалеко друг от друга? Сокамерники? Нет, другое слово, от этого веет кристально прозрачным холодом, в нем пустота, а от, забытое, было теплым, уютным, мягким. Странно, слово не вспоминается, но ты помнишь маленький дворик с зеленой травой и аромат жареной кукурузы. Продолжай идти, не думай слишком много — иначе ты замедлишь шаг и споткнешься.

Стражники не злые — они просто делают то, что должны делать, точно так же, как и ты. Они смотрят на тебя пустыми глазами, и в них надежда на то, что ты не упадешь и им не придется кричать на тебя, поднимать и подгонять пяткой копья. И в то же время ты видишь, что им хочется ударить, выплеснуть в беззвучном крике свою злобу и ярость — то ли на свою долю, то ли на самих себя. Они не имеют права на сочувствие. Иначе их сочувствие обернется болью — может быть для них самих, может быть для их семей. Что такое семья? Со-чувств-ие. Чувства. Нельзя давать волю чувствам, нужно шагать. Еще четыреста шагов вверх по склону, на котором разъезжаются копыта.

Семья. У тебя когда-то была семья. Кажется, ты вчера помнил, что с ними случилось и почему они сейчас не рядом. Или это было позавчера? Или год назад? Вроде бы, твоя жена раньше шагала по этому же склону. Нет, нет, это была другая кобылка, просто у нее была похожая метка. Эта кобылка однажды не смогла встать, и за ней пришла стража. Переработчик — лучшее место для таких, как она, сказали стражники со смехом, а кто-то пытался возражать и закрывал ее своим телом. Может быть, это был ты? Это было очень давно — тогда стражники еще умели смеяться, а ты мог протестовать. У той кобылки, которую ты почему-то вспоминаешь, шагая вверх по склону, до вершины которого еще триста шагов, была красивая метка: птица, сидящая на ветке. А какая метка была у твоей жены? Похожая, но ты не можешь вспомнить.

Жена… Вы с ней познакомились незадолго до того, как Кристальная империя стала местом, в котором нужно шагать по склону. Ты совсем недолго прожил вместе с ней, но у вас уже был жеребенок. Маленькая кобылка песочной масти, она как раз только-только пошла в школу. Ты мотаешь головой и чуть не падаешь, но умудряешься устоять. Почему тебе кажется, что вы совсем недолго были вместе, если твоя дочь уже пошла в школу? Тогда время шло совсем по другому. Воспоминания мелькают одно за другим, но не останавливаются, сколько бы ты ни старался. Поэтому ты слегка трясешь головой, отгоняешь их. Воспоминания уходят, но их заменяет неизвестно откуда взявшееся слово «счастье». Ты неожиданно произносишь его вслух и прижимаешь уши, вновь спотыкаешься. Ты боишься оглянуться — это чуждое слово могло сбить кого-то с ног, но вскриков не слышно, и ты продолжаешь движение. Еще двести шагов вверх по склону.

Ты продолжаешь шагать. Но вокруг столько слов из прошлого, которое ты считал давно ушедшим, которое выбросил, чтобы оно не мешало делать шаги. Слова не отпускают, летают вокруг, словно осы, ждут, когда бы ужалить. Осы. Ты вспоминаешь, как однажды наступил на осиное гнездо. Ты был маленьким жеребенком, и когда оса ужалила тебя, ты испугался и побежал, громко рыдая. Или нет? Ты рыдал, когда тени, выпрыгивающие из земли, пронзали бегущих по заснеженной равнине пони. Кажется, вы с этими пони что-то делали вместе, вы хотели защитить кого-то. Семью, себя, страну? Нет, ты рыдал позже, когда остался один, а тени оставили вас в покое и устремились даьше, а твои слезы замерзали, падая на снег. Потом ты разучился плакать. И сейчас слезы не помогут тебе сделать еще сотню шагов вверх по склону.

Потом была темнота. Потом были кандалы и шахты, путь в полтысячи шагов. Потом было слово «переработчик» — которое сначала звучало нелепо, затем пугало до ужаса, затем стало привычным. Все стало привычным — лямки корзин перестали натирать, еда потеряла вкус и стала просто чем-то, что нужно поместить в себя, сокамерники стали похожими друг на друга — они сменяются, но все они похожи на тебя и друг на друга. Или это ты сменяешься, это тебя уводят к переработчику, а в камере остается кто-то, похожий на тебя? И этот «ты» провалится ночью в забытье, в котором ему будет сниться кошмар о том, как ты спотыкаешься и летишь в раскрытый зев машины, из которого высовывают свои щупальца тени, машины, которя пожирает пони, кристаллы, Луну, Солнце, звезды и вновь требует добавки. Сейчас этот зев прямо перед тобой, ты должен вывалить в него осколки кристаллов, что лежат в корзинах. Можно сделать шаг и распрощаться с необходимостью делать эти пятьсот шагов — сегодня, завтра, вчера, навсегда. Но какая-то частичка тебя не дает сделать этого. Наверное, это та частичка, в которой живет память о кобылке, вид метки которой ты забыл. И кобылке, которая уже пошла в школу. Частичка, помнящая о зеленой траве и странном слове «счастье».

Ты высыпаешь содержимое корзин и разворачиваешься, смотря в пол, а не на вереницу похожих на тебя пони, поднимающихся по склону. Тебе нужно сделать пятьсот шагов вниз, и не упасть. Ты делаешь первый шаг и почему-то вспоминаешь слово «надежда».