Зимняя пора

Эпилог

Истинная сущность кошмаров для меня всегда была сакральной темой, раздумывать которую за утренним стаканом кофе было хоть и интересно, но абсолютно бессмысленно. Если бы я только мог подумать, что с самого начала история была вовсе не о проекте, я бы никогда не поверил. Всегда трудно смириться с тем, что неизбежно. Самая обычная история: не о политических интригах. Не о предательстве. Да даже не о войне. А о той, которую я потерял по своей же ошибке. Софи… Флитфут. Одна проекция другой. Мог ли я знать с самого начала, что написал все это только потому что не смог смириться с потерей и тем, что сама моя история подошла к концу? Мог ли я знать, что эта история была написана только ради того, чтобы жить с ней и дальше? Я создал ложную цель. Написал историю, но совсем забыл ради чего. Не ради проекта. Не ради того, чтобы все исправить. А просто для того, чтобы жить бок о бок с той, которую очень любил. С ее проекцией и воспоминаниями.

Если каждому после смерти будет дано в распоряжение хотя бы несколько секунд. В моем случае предсмертный лимб, то воспользоваться им нужно только так.
Сидя за столом перед белым листом бумаги с одним только предложением «как вдруг вдалеке я замечаю что-то», я думал. Тиканье настенных часов более не раздражало. Даже учитывая то, что время, как и было, так и осталось 4:44. Время, когда моя жизнь оборвалась. Я должен жить дальше. Пусть и в предсмертном бреде, но должен.
— Все кончено… — подумал я вслух, занеся грифель над листом. — Все кончено…

Неожиданно я ощутил, как меня что-то обняло сзади. Приятный ванильный аромат и тепло от пушка на груди.
— Ты знаешь, о чем писать… — донесся со спины милый девичий голосок.
— Но тогда это будет повторяться раз за разом… я стану героем бесконечной истории…
— Это стоит того, чтобы быть вместе… — обняла меня пегасочка.

Только-только я прислонил грифель к листку, как вдруг я решил спросить:
— Мы ведь с тобой еще увидимся?
— Очень скоро… — эхом пронесся в голове ее голос.

Отступив строку от фразы «как вдруг вдалеке я замечаю что-то», я начал писать:

Вид со склона был завораживающий: виднеющиеся сквозь густую пелену бури верхушки стоящих в десятках километрах отсюда гор блестели на фоне открывающейся на горизонте луны. В этом великолепии осветилось невообразимое: летящие вдоль склона в толстой роговой оправе зимних очков три пегаса наворачивали круги, совершая в такт ветру грациозный танец: ловко уворачиваясь от порывов ветра, те огибали густые кромки снега, летящие навстречу. Будто что-то разглядывая, в свете луны те озирались по сторонам, пока не обратили свой взор на сидящего, прижатого на уступе горы к заснеженной каменной стене сжавшегося и еще еле-еле подрагивающего от холода человека…

Рассеявшиеся пороховые тучи, открыли вид на покрытые толстыми языками пламени многоэтажные сооружения. Разрушенные улицы с бесчисленными глубокими воронками опустели, и теперь изо всех сил пытались слиться с серой массой, начинавшейся от покрытой темной сажей каменных стен и заканчивающейся непроницаемым пыльным облаком, содержавшим вкус кислого металла.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шумными языками пламени, гуляющие на крышах зданий, на улицах, на перевернутых машинах. Перевернутый монорельс на окраине города теперь никого не интересовал. Тела людей в форме и гражданских были разбросы в таком хаотичном порядке, будто совсем недавно божественной рукой была учинена самая настоящая бойня. Противный шум полицейских сирен, спасательные группы, пожарные.

Даже им не было дела до всей этой ужасной картины. Особенно до той, что красовалась на окраине города. Там, где начинается восход. Там, где только-только скрылась стая пролетевших американских бомбардировщиков. Просто некому было больше наблюдать за этим душераздирающим пейзажем.

Среди всех этих тел, в раскуроченных обломках сошедшего поезда лежало и тело молодого парня с обгоревшим от пожара лицом. В разрушенном от взрыва монорельсе. Среди обгоревшей проводки и оборванных пластов металла. Прямо на снегу, пропитанным одновременно и замерзшей кровью, и сажей от обуглившегося металла. Словно монотонная клякса, ничем не выделявшаяся средь других. Было лишь одно, что отличало его от остальных…

На бездыханном теле парня красовалась умиротворенная улыбка.

Он был счастлив…