Посланник дождя
Глава X: Расплата
Виолин, закончив играть, устало положила скрипку со смычком на пол и символично протёрла сухие глаза. Ей лучше. Пусть немного, но лучше.
За окном тускнели серые краски дождливого дня, уступая ещё более тусклым вечерним тонам.
Когда выжатая и подавленная она повернула голову, лёгкой меланхолии в её взгляде мгновенно не стало, а уши, опущенные долгое время, поднялись.
– Генрих?
Виолин не ожидала увидеть человека здесь – непринуждённо сидящего в кресле гостиной. О том, что несёт в себе этот серьёзный взгляд в никуда, она могла только догадываться.
– Ты и вправду думаешь, что близость со мной может исполнить твою мечту? – дождавшись, наконец, момента, Генрих решил окончательно расставить точки над «и». Никаких аллегорий и призрачных намёков сейчас звучать не должно. Только откровенная правда, за которой в карман не лезут.
– Я в этом уверенна, – тихо произнесла Виолин, не сходя со своего места.
– А случись так, что ты ошибаешься? – и без того твёрдый голос человека стал ещё жёстче. – Что если я вместо желаемого счастья принесу в твою жизнь ещё большие беды и разочарования? Что если счастлив будет лишь один из нас? Виолин, ответь мне, только честно: смогла бы ты перестать питать иллюзию и признать свою ошибку? Смогла бы сказать мне и себе «хватит»?
Вопрос Генриха, заданный из благих побуждений, для Виолин стал серьёзным испытанием, походящим на пытку. Зайти так далеко, чтобы остаться ни с чем, промахнуться в своём выборе – не просто оплошность. Боль сжимала грудь, от одной только мысли, что все её старания окажутся напрасными. Она знала, что поражение окажется для неё ударом роковым.
– Моя жизнь не вечна, Генрих, – промолвила пони, сокрушённо опустив взгляд. – Я чувствую, что этот рывок к своей мечте – последнее, на что мне хватит времени и сил. Каково при этом думать, что в итоге тебя может ожидать крах? Прошу, не заставляй меня считаться с этими мыслями…
Как было бы легко сказать то, что от тебя хотят услышать. Быть может, ей всё же стоило слукавить и поскупиться на правду?
Но в ответе человека не замечалось колебаний чаш весов, что смогли бы пресечь эти метания. Лишь неопределённое:
– Через час в моей комнате.
Генрих оставил охваченную замешательством Виолин в гостиной.
«Что это значит? Что?» – вертелось в её голове.
Не слишком ли это жестоко, скрывать свои намерения и мысли, когда их содержание заставляло сердце собеседника биться быстрей?
«Ох, прожить бы этот час…»
Генрих, облаченный в свой новый дорожный костюм, мечтательно навис над подоконником. Его настораживало молчание Тени. Странно, что сейчас, когда в его голове рождаются такие судьбоносные и противоречащие прошлым намерениям решения, тёмный попутчик отстранился. Действительно странно…
А мысли, что поглотили человека, были следующими. Вполне вероятно, что его преследователей всколыхнул столь дерзкий выход человека из темноты. Ныне их взоры прикованы к Сосновому Углу и пока вести о нём не всплывут в другом месте, ничего не изменится. А посему, Генриху было бы очень кстати заявить о себе в каком-нибудь придорожном поселении к югу отсюда. Преследователи как коршуны кинуться туда, и путь на север станет свободным…
Таковыми были рассуждения Генриха. И цель у них была всё та же – бегство в Кристальную Империю. Только теперь – не в одиночку.
Сложно и непривычно ему было планировать будущее, думая не только о себе. Теперь придётся, оборачиваясь за спину, следить, чтобы спутники не отстали. Избегать опасных ситуаций, пустяковых для одного, но рискованных для группы. Свыкнуться со страхом за других.
За все те извлекаемые из эгоистичного образа жизни преимущества приходилось расплачиваться холодным одиночеством. Право же – не самая страшная участь, а в долгосрочной перспективе, когда вкус его приестся, так вообще – удовольствие, да и только. Но счастья такая отвязная жизнь не принесёт, что Генрих отлично понимал. Другое дело, когда делишь дорогу со спутницей…
Ещё не ясно, выйдет ли из этого хоть что-то путное, но почему бы не попробовать? Что он теряет, в конце концов? Пару месяцев бесцельной жизни? Он волен свернуть с такого пути в любой момент, если не найдётся причин, способных его удержать.
Совсем другое дело быть готовым покинуть спутницу, если в уходе для неё больше блага, нежели в близости.
«Она ведь не сможет этого сделать... сказать нужных слов или хотя бы дать знак, – думал Генрих, вспоминая робость и неуверенность в голосе пони, когда сомнениям подверглась правота её мечты. – Придётся мне взять это на себя. Должен же кто-то сохранять трезвость рассудка…»
Робкий стук в дверь.
– Можешь заходить, – отозвался человек, оторвавшись от подоконника. Показавшаяся на пороге Виолин уже морально подготовилась к самому худшему, и всё же – не переставала надеяться на обратное. Генрих, не спеша унять разлад, учинённый им в её душе, встретил кобылку вопросом: – Ты говорила, что родом из Кристальной Империи – это так?
– Да…
– Стало быть, у тебя там дом? – допытывался он, не дав ей поразмыслить над причиной своего интереса.
– Поместье? – ответила она вопросительным тоном. – А зачем ты об этом спрашиваешь?
– Потому что этот дом, – начал говорить Генрих, уперев руки в пояс и обводя глазами потолок комнаты, – не то место, где мы могли бы чувствовать себя в безопасности. – Ответ звучал, как само собой разумеющееся. Ведь человек, увлёкшись рассуждениями, упустил тот момент, в котором он огласил своё желание делить с ней путь.
– Мы? – переспросила пони, решив, что ослышалась. Поздно спохватился Генрих, ибо уши кобылки уже уловили самую суть.
«Мы – как странно это звучит, – задумался он. – Мы…»
А затем, примечая темноту, окутывающую округу, быстро перешёл к сути.
– Я уйду этой ночью, но совсем скоро вернусь. И тогда будь готова следовать со мной на север.
Генрих намерился немедля выдвигаться, ибо считал, что всё самое важное уже сказано. Но на деле причиной этой спешки оказалась давящая на него неловкость, какую он никак не мог объяснить. Произнесённое вслух, это обещание расплавленным воском жгло зверя, успевшего в нём укорениться, и печатью ставило крест на его возвращении. И этот зверь, не желая мириться с предательством, бунтовал, срываясь то на жалобный вой, то на злобный рык, а человека из апатии бросало в ненависть к себе.
Поправляя на шее серебряную фибулу, он подбирал какое-нибудь лаконичное прощание, после которого смог бы без конфузов перешагнуть порог, и за раздумьями не заметил подошедшую к нему Виолин. Прошептав «благодарю», она прижалась лбом своей мордочки к его животу, чем ввела в полный ступор. Это горячее дыхание, пронзавшее ткань рубашки, и прикосновение пышных локонов и шелковистой шёрстки не исчерпывали список приятных ощущений тленного тела. Он покровительственно положил на голову пони правую руку, повёл по её плотно прижатым ушам и запустил пальцы в гриву на затылке. Совершенно не представляя, что нужно делать в подобные минуты, скованный чуждыми ощущениями, Генрих с трудом решился лишь на это. А Виолин в ответ лишь прижалась ещё сильнее, отчего он едва устоял на ногах.
Откуда вдруг взялся этот всплеск чувств? От простых прикосновений, что ли? Да совсем недавно он лёжал на ней практически голый и держал у её шеи нож! События этого вечера Генрих будет долго разгребать и пытаться осмыслить. Сейчас же в его голове сонмы дум чинили сущий хаос.
– Но почему? – чуть отстранившись, промолвила пони.
С минуту Генрих с лёгкой ухмылкой на губах упивался её глазами, не вызволяя пленённую локонами кисть.
– Не уверен, что даже перевернув вверх дном все королевства и империи вашего мира, я смог бы отыскать такую же ненормальную, как ты.
Их молчаливое стояние, в котором каждый наслаждался простой близостью и теплом друг друга, возобновилось. И они никак не находили в себе воли его прервать.
Многие, не раздумывая и не вникая в тонкости, назвали бы происходящее любовью. Вздор! – возразил бы Генрих на этот счёт. Она ему не безразлична, он не безразличен ей. И ничего больше. Ничего.
«Я буду ждать, сколько нужно, Генрих…» – волнующим эхом раздавались в памяти человека последние слова Виолин. Казалось, ноги сами несли тело вперёд и каждый шаг, отдаляя его от дома скрипачки, приближал к мечте. В какие бы далёкие воды Генрих теперь не заплыл, он всегда будет помнить, что где-то для него разжигают маяк. Одни лишь мысли об этом способны согревать холодными ночами и придавать сил идти дальше. Его ждут…
– Как мне расценивать твоё молчание, Тень? – осведомился он лишь теперь, когда рядом никого не было.
– Ты выбрал не ту сторону, Генрих... – укоризненно прошелестело ответ.
– И какую же сторону я выбрал?
– Эти чувства – дурные советчики, но кто я такой, чтобы внимать мне? Как и всякому гордецу, тебе уготовано учиться на собственных ошибках. Так запомни же мои слова Генрих, хорошенько запомни: не ровен час, когда твоего тела коснётся железо. И ты не посмеешь винить меня в том, о чём я не раз предупреждал! Стремясь сковать себя цепями мимолётных чувств и необдуманных обещаний, ты потеряешь всё…
И Тень замолчала, дав понять, что умывает руки. Если её слова и заставили человека ещё раз взвесить все за и против, то едва ли изменили уже принятое решение. Разве свобода не в том, что он волен распоряжаться собой как сочтёт нужным? Разве, связывая свою жизнь с кем-то другим, не проявляет он власть над собственной судьбой? Этот конфликт, в котором каждый твёрдо стоял на своём, имел свои последствия. И узнает о них человек слишком поздно.
В небе два гвардейца Её Высочества Луны, едва приметив одинокого, а главное – прямоходящего странника, устремились на юг, растворившись во тьме безлунной ночи, внезапно лишившей чужака своего покровительства. А Тень молчала.
Следуя в уже не таком густом предрассветном мраке, Генрих остановился, заметив идущую ему навстречу группу пони. Скрыться в лесу, посмотреть в его сторону и даже подумать об этих действиях он не успел. Разрывающий воздух хлопок и ослепительная вспышка – последнее, что он вспомнит, очнувшись в одинокой башне кантрелотского дворца.