Вознесение Луны

По следу

Но не успели два тёмных силуэта, появившихся в дверном проёме и шагу ступить в покои Луны, как яркий луч света ударил в одного из пони, и тот, гулко стукнувшись о косяк, стёк вниз. Воспользовавшись замешательством, Луна соскочила с кровати, но запутавшись в лёгких тканях балдахина, упала на пол. Кто-то подскочил к ней сзади, однако, не растерявшись, принцесса разрезала магией ткань и ударила противника задним копытом в морду, вдруг ужаснувшись, что это вполне мог оказаться Жером.

Очередная вспышка света блеснула из коридора, озарив отбивающегося Стронга и корчившегося на полу перед Луной пони в тёмной мантии, держащегося за морду копытами. В комнату запрыгнул Жером, освещённый слабым сиянием белой ауры вокруг рога. Он тотчас же кинулся к кровати принцессы.

— Где Луна?! — громко крикнул он, оттолкнув раненого принцессой жеребца.

— Я здесь! — откликнулась она, пытаясь встать на копыта.

— Оставайтесь на месте, принцесса, — произнёс тот.

— Я тоже умею сражаться! — оскорбилась Луна и грозно расправила крылья.

Тёмная тень, видимо, впотьмах ударившись о книжный столик, выскочила прочь из комнаты, и нападение кончилось так же быстро, как началось.

— Сбежал, негодяй, — произнёс Жером, помогая встать принцессе. — И кокатрис с ним, — махнул копытом жеребец. — Вы ведь не ранены?

— Н-нет, — запинаясь, произнесла Луна, ещё не придя в себя, но тем не менее, отчасти удовлетворённая, что смогла за себя постоять.

— Присядьте на кровать, — предложил Жером, — вы взволнованны. Но я могу поручиться, вашей безопасности уже ничего не угрожает.

— Хозяин, — раздался голос из коридора, — мерин у нас.

— Великолепно, — похвалил Жером, не смотря ни в сторону Луны, ни в сторону коридора. — Отведите его в погреб и обустройте всё к моему приходу. Нам нужно у него кое-что узнать.

Лоб Луны вновь вспыхнул от волнения. Всё казалось каким-то странным и ненастоящим, словно внутри страшного сна. Она прекрасно понимала, что означали слова Жерома, и представляла, на что пойдёт такой пони, как он, для того, чтобы смести любого конкурента с пути. Внезапно она поняла, что только ей под силу остановить то, что неотвратимо случится, если у нее не хватит смелости вмешаться. Ни страх показаться слабой, ни опасность, угрожавшая принцессе уже ничего не значили перед картинами, всплывшими в её воображении.

— Нет, — тихо, но твёрдо произнесла Луна.

— Что значит «нет», Ваше Высочество? — сделал удивлённые интонации в голосе Жером, хотя прекрасно понимал, что именно означает настолько твёрдое «нет» из уст кроткой и ранимой пони. Они решаются на подобное лишь несколько раз в жизни, когда отступать уже некуда, и знают цену отказа. Они перешагивают через себя, свои принципы и страхи, и «нет» таких личностей — это отказ в последней инстанции.

— Вы не сделаете этого, — произнесла принцесса, не смея поднять глаз, — это недопустимо. Жизнь — высшая ценность.

— Знаю, — кивнул Жером, медленно расхаживая по комнате и пытаясь прочувствовать, как далеко можно зайти после такого однозначного отказа, — но он, между прочим, не думал об этом, когда покушался на вашу высшую ценность. Луна. Вспомните, кто вы. Вы даже не принцесса, вы — императрица, ещё более могущественная и достойная из всех, что были и будут в Эквестрии. И порой стоит пожертвовать малым во имя большего. Всё происходящее впервые — страшно. Преодолейте себя и спускайтесь за мной, — произнёс последнюю фразу жеребец и скорым шагом удалился из комнаты.

В винном погребе было светло, но мрачно. Ещё мрачней, чем когда Луна пела песни о далёких землях и несбыточном счастье. Теперь не было ни счастья, ни радости, и казалось, словно всё, о чём пела Луна — реальность. А всё, что произойдёт сейчас — лишь страшный, неприятный сон, который можно прервать, стоит лишь по-настоящему захотеть. Три ярко горящих факела хорошо освещали пространство вокруг. Даст и Стронг стояли по сторонам привязанного к стулу пони в чёрной накидке, скрывавшей его морду.

Жером посмотрел сперва на испуганную Луну, затем кивнул жеребцам, и те — сперва Даст, а за ним и Стронг — покинули помещение. Жером медленно приблизился к связанному пони и магией поднёс свечу, бросая мимолётный взгляд на принцессу, чтобы понять, когда он будет в шаге от пересечения черты дозволенного, после которой принцесса может не выдержать и показать, что бывает, когда её «нет» остаётся неуслышанным.

Такие пони, как Луна, не терпят насилия. Более насилия и смерти они не терпят, разве что, унижения и садизма. Это табу, и это страшнее смерти. Такие личности, родившиеся вне границ мирной Эквестрии, изо всех сил стараются не замечать происходящих вокруг вопиющих несправедливостей. Они прочной стеной отгораживаются от любого намёка на намеренное унижение и жестокость, потому что в такие моменты от аффекта их отделяет одно движение. Один рывок, и овладевший порыв безумства справедливо покарает насильника. Он достанет его за железными латами и забралом, и ни его броня, ни его оружие, ни закон не остановят это справедливое возмездие. Оно будет вершиться до конца и ценой всего. И даже ценой собственной свободы и жизни.

Жером это знал. И не хотел на себе испытать самую сокрушительную в своём порыве эмоцию. Поэтому он медленно поднёс свечу ближе и осторожно, без резких движений, откинул капюшон. Луна ахнула и, покачав головой, отступила на шаг: на стуле, закрыв веки, сидел дряхлый мерин. Совсем беззащитный старик. Он не сопротивлялся, словно смирившись со своей участью, и лишь тяжело дышал, устремив морду в пол. Достижение цели теперь казалось ещё более грязным и недопустимым, чем когда-либо. Но пока принцесса лишь смотрела, ожидая, что будет дальше и стараясь сдержать пробиравшую её дрожь.

— Я знал, что вы придёте, — произнёс Жером, разглядывая морщинистую морду мерина. — Ваше тайное общество оказалось не таким тайным, как я полагал. И не таким умным. Мне даже любопытно посмотреть на того, кто расплачивался монетами времён правления двух сестёр…

— Замолкни, и делай своё дело, — прошипел старик, не открывая глаз, — я знаю, что тебе надо от меня, но ты ничего не получишь. Старость не боится смерти. И тем скорее я воссоединюсь с духом Священной Найтмер…

— В принципе, — спокойно произнёс Жером, играя голосом, — я и не надеялся, что мне вот так сразу всё и расскажут. Скажи, ты ведь знаешь, к чему ведут все эти преамбулы? — спросил Жером, больше поглядывая на дрожащую, словно от озноба и напуганную Луну.

— Священная Найтмер видит всё. Она явится с небес сильна и могущественна… И никому будет не скрыться от неё, — ответил мерин, чуть приподняв голову, но всё ещё не раскрыв глаза.

— Жером… — раздался голос Луны сзади, и жеребец понял, что грань наступила.

— Принцесса, вы хотите сами с этим разобраться? — поинтересовался Жером, подходя к ней и уже точно ничего не ожидая, кроме её согласия.

— Да. Скажите, что нужно узнать, и я узнаю у него всё, что потребуете. Только не делайте этого… Я не хочу это видеть.

— Узнай, чем занимается их тайный культ и где он находится. Если попутно будет любопытно заглянуть в события тысячелетний давности — ключ перед тобой, — произнёс Жером, кивнув в сторону мерина, — а мне пора уладить ещё пару вопросов, — добавил он и закрыл за собой дверь.

В винном погребе остались двое. Медленно подойдя к допрашиваемому, Луна присела и склонила голову, словно желая разглядеть пони. Затем магией она коснулась верёвок и развязала узлы. Старец тревожно дёрнулся, повертев головой.

— Не бойся. Пока я рядом, он не причинит тебе вреда, — произнесла Луна, стараясь говорить как можно убедительней и мягче, словно с жеребёнком. — Вы меня слышите?

— Найтмер явится уже совсем скоро. Никому будет не скрыться от её правосудия, — прошептал мерин, не обращая внимания на вопрос принцессы.

— Найтмер была ошибкой, — ответила Луна. — И меньше всего я хотела бы, чтобы повторились события тысячелетней давности.

— Цицелий слеп, но не глух, — с хриплой усмешкой произнёс тот. — Я слышал, о чём вас попросили. Ваш этот Жером испугался моей решительности, а может, не будь дураком, понял, что при допросе с пристрастием я и до утра не доживу. Вы можете пощадить, а можете избавиться о меня, но знайте — дух Найтмер будет жить в наших сердцах. Где бы ни была наша принцесса, она явится скоро. Ни пред кем я не склоню колени. И повинуюсь я только Ей.

— Перед тобой стоит Принцесса Ночи! — объявила Луна, встав и раскинув крылья.

Мерин резко дёрнул головой и, чуть приоткрыв веки, посмотрел в копыта Луне, прикрываясь копытом от слепящего света. Затем он закрыл глаза, поднял мордочку к принцессе, и произнёс:

— Вы не Найтмер, — покачал головой тот разочарованно, но не удивлённо. — Вы могли бы быть чуть благосклонней напоследок к старику, — осуждающе произнёс Цицелий, тяжело вздохнув. — Каждому, умирая, хочется верить в чудо.

Внезапно пони замолчал. Молчала и Луна, глядя на мерно дышащего старца с закрытыми глазами. Медленно поведя крыльями, она погасила все факелы, и в помещении стало очень темно. Только слабым сиянием пробивался лучик света через щель двери позади принцессы. И лишь сейчас мерин полностью раскрыл веки и глянул на Луну. Он вдохнул, собираясь что-то произнести, но тонкая струйка магии легко коснулась его лба, и мерин безвольно обмяк на стуле. Затем, осторожно положив под себя копыта, принцесса легла на каменный пол и закрыла глаза.

Царство Снов приветствовало свою Принцессу слабым звоном тонких нитей, из которых состояло пространство. Навстречу Луне выплыл шар, почти не светящийся и, казалось, даже напротив — поглощающий сияние снов. Медленно шагнув внутрь, принцесса оказалась в абсолютной темноте. На мгновение принцесса испугалась. Но темнота была не так страшна и не так безжизненна: повсюду слышались волшебные звуки музыки, словно кто-то играл на гармонике из стекла и воды. И осторожно касаясь хрусталя, звенели капли, отдаваясь эхом, будто под куполом большого концертного зала с самой тонкой акустикой. Где-то далеко налетевший порыв ветра заиграл в медных трубах, и запел орган, проносясь эхом в вышине и отражаясь от стен и потолков огромного пространства.

— Я слушаюсь вас, Ваше Высочество! — раздался хриплый голос Цицелия.

— Это… твои сны? — проговорила Луна, пребывая в замешательстве.

— Если вам угодно, Ваше Высочество, — ответил мерин. — Я верил, что встречу Вас.

— Здесь так темно… — шепнула Луна, и уже намеревалась вмешаться в сновидение Цицелия и осветить пространство, как вдруг прервалась. Сны — отражение реальности. И, видимо, именно такой видел реальность слепой мерин. — Кто вы? — решила подробней узнать принцесса хозяина сна.

— Меня зовут Фидэс Цицелий, — ответил он. — Что с древнепонийского означает…

— Фидэс — вера, а Цицелий — слепой, — подхватила принцесса.

— Сейчас уже никто не помнит этих языков, — с сожалением произнёс старец.

Луна осторожно села. При разговоре с подданными подобное не приветствовалось, но ведь никто не мог видеть принцессу сейчас. Поверхность была твёрдая и холодная. И к тому же мокрая. Это Луна поняла почти сразу.

— Не садитесь, Ваше Высочество, — попросил Цицелий. — Сделайте шаг. Ещё… Чувствуете? Нет-нет, не бойтесь, оно не живое, — произнёс мерин, услышав, как Луна, едва коснувшись чего-то подозрительно мягкого, спешно одёрнула копыто. — Это мох. И сидеть на нём гораздо теплее и приятнее, чем на камне.

— Спасибо, Цицелий, — поблагодарила принцесса, садясь на подстилку. — Вы собирались меня похитить? — спросила она прямо, решив, что дипломатия неуместна.

— Нет, Ваше Высочество. Но уже третий день, как ваш силуэт пропал с луны, а в Эквестрии — ничего, кроме слухов. В ней так много тех, кто не желал бы вашего возвращения. Могли ли мы, Дети Ночи, бросить свою мать?

— Вы — Дети Ночи?! — чуть не воскликнула Луна, но вовремя спохватилась. — То есть, вы пришли за мной?

— Верно, принцесса, — ответил Цицелий. — Поколения сменяли поколения, и столько их было до меня, и столько могло быть после, что я уже и не надеялся встретиться с вами. Однажды я должен был кануть в небытие, как и все, кто так ждал вашего возвращения. А когда меня связали и привели на допрос, что стоили бы те несколько часов молчания тому, для кого долгий путь к делу всей жизни оказался напрасным? Полезным, но напрасным. Я доблестно нёс тяготы нашей малочисленной расы и был полезен как хранитель идеи, неустанно трудившийся на благо оставшихся Детей Ночи, но сам не получил бы взамен ничего. А так хочется увидеть результат своих трудов. Особенно, когда далёкие ночные просторы вашего прекрасного подлунного мира остались, разве что, в памяти поколений и в чёрно-белых снах.

— Но где сейчас этот мир? — спросила принцесса. — Я совсем не помню событий, что предшествовали моему изгнанию.

— Их не помнит никто, кроме Селестии. И я могу сообщить лишь то, что сам некогда вычитал из кантерлотского секретного архива, — ответил Цицелий.

Пространство преобразилось, и впервые в абсолютной темноте стали появляться оттенки. Голубого, зелёного и жёлтого. Они длинными нитями собирались в один большой узор, заполняя собой всё вокруг. Огромная жёлтая луна занимала половину синего неба, на её фоне, раскрыв крылья, летела синяя кобыла-аликорн, а за ней по облакам следовали пони всех рас. Крылатые и бескрылые, они не летели, а парили вслед за принцессой прочь от темнеющей внизу земли с её вспаханными полями и разбросанными, неумело изображёнными домиками.

Обычные сны почти неотличимы от реальности. Калейдоскоп событий и эмоций собирает картины сновидений во всех мыслимых вариациях, но едва ли когда меняет восприятие мира. Но здесь всё казалось заведомо ненастоящим и нарочито стилизованным, как иллюстрации в старых книгах. Грубые мазки краски уверенно ложились на небо подобно тому, как маляр красит забор. Цвета казались странными и ненастоящими, словно из ограниченной палитры красок был выбран ближайший, а неровные чёрные контуры выделяли сливавшиеся одинаковые по цвету предметы.

— Это была самая прекрасная ночь из всех, что знали в Эквестрии, — произнёс Цицелий. — По крайней мере, так говорили те, кто поверили вам и ушли за вами в далёкие земли. И я ни на миг не сомневаюсь в этом.

— Но что теперь стало с тем миром? — спросила Луна. — Я сама его создала? Но я не столь могущественна.

Картинка сновидения стала преобразовываться: исчезла и земля внизу, и маленькие неказистые домики. Всё нижнее пространство заполонили облака. Голубые и светло-синие с тёмными завитушками и спиральками. Здесь были взрослые пони и маленькие жеребята. Посреди них стояла Луна. В воображении Цицелия она была высокой стройной кобылой с большими глазами и развевающейся эфирной гривой, точь-в-точь как у Селестии. У неё были прекрасные крылья, и что-то величественное исходило от застывшей на картинке принцессы.

— Мы все вверились вам, Ваше Величество. В ту ночь покинули города те, кому было всё равно, куда идти, и, вероятно, для них вы стали единственным спасением от страданий и голода. В те времена дисгармония Духа Хаоса и Раздора ещё довлела над миром. Она проникла в почву и воды Эквестрии, витала в воздухе и зародилась в сердцах некоторых пони. И в отсутствии гармонии магия единорогов оказалась почти бессильна, пегасы не могли контролировать погоду, а поля и долины превратились в пустынные и бесплодные земли.

И тогда вы решили построить новое королевство, далеко за границами опустошённых земель, но близко к родной всем пони Эквестрии, в безмятежных просторах её небес. По легенде, вы взмахнули крылами, и пронёсшийся вихрь собрал все облака в одно единое, чтобы пони могли разместиться на нём. Вы назвали то место Долиной Снов и призвали пони осваивать этот парящий остров. Вы научили их строить дома и спать на перинах из облаков, рассказали, как можно растить злаки и управлять движением Долины Снов силой мысли.

Но без ваших усилий не все пони могли держаться в облаках. Они были твёрдой опорой лишь для пегасов, чья особая магия крыльев помогала им ходить по облакам столь же уверенно, как и по земле. И тогда вы пообещали наградить крыльями каждого, кто этого пожелает. И не нашлось пожелавших вернуться назад, ибо тем, кто ушёл, некуда было возвращаться. Лишь спросили пони, склонившись перед вами, чем они могут отблагодарить свою принцессу.

И тогда вы произнесли: «Для меня нет высшей награды, чем любовь. Полюбите ночь так же, как любите день, и ваша принцесса будет счастлива». И пони полюбили вас за эти слова. Они сказали, что готовы восторгаться красотой ночи и ждать восхода луны, как ждут иные солнечного восхода и наступления нового дня. Они сказали, что будут бодрствовать по ночам вместе со своей принцессой, и вместе с ней отходить ко сну на рассвете. «Я наделю вас зрением, достаточно ясным, чтобы видеть в темноте и не жалеть о солнечном свете. Я наделю вас перепончатыми крыльями, достаточно манёвренными, чтобы вы могли спускаться с облаков и летать среди деревьев, питаясь их плодами.» Вы назвали нас бэтпони. И не было в ту ночь никого счастливей нас.

Изображение задрожало, и краски смешались. Они стали ярче и тревожней. Почти пропал синий, и было много красного и жёлтого. Мазки стали аккуратней, словно создатель сам боялся ошибиться и не верил в происходящее. Это был роскошный зал. Внизу стояла Луна, виновато опустив голову. А выше, как на пьедестале, стояла Селестия, так высоко, что её копыта были на уровне головы Принцессы Ночи.

— Селестия была в ярости, что младшая сестра осмелилась перечить её воле. В те годы принцесса не была обременена мудростью, и поклялась она в наказание уничтожить Долину Снов и покарать предателей на ваших глазах…

— Вы врёте, Цицелий… — намеренно зло прошептала Луна, словно стараясь убедить себя в обратном, и звуки стеклянной гармоники смолкли вместе с ветряным органом. Наступившая тишина в полной темноте стала тревожно давить, грозя разрушить сон.

— Как вам угодно, Ваше Высочество, — спокойно согласился Цицелий. — Вам лучше знать, что было той ночью. Уж не держите зла на старика, но может ли велик быть спрос с того, кто лишь говорит то, что услышал сам? Дети Ночи ныне столь малочисленны, что любая попытка переврать собственную историю — преступление не только против народа, но и в первую очередь против самого же себя. Когда мы проснёмся, вы увидите, почему я прячу свои крылья под накидкой и почему при свете факелов не открываю век.

— Простите, Цицелий… — засмущалась принцесса, стыдясь своего поступка. — Пожалуйста, продолжайте.

— В то утро вы восстали против собственной сестры, в надежде спасти ваше творение и поверивших вам пони. Дух раздора, витавший в те времена в Эквестрии, нашёл благодатную почву и вселил в вас доселе неслыханное могущество, которое было не под силу усмирить даже Селестии. Ваша самая властная ипостась — Найтмер, не захотела довольствоваться признанием лишь Детей Ночи и пожелала быть любимой каждой пони в Эквестрии так же, как была любима Селестия. Над Эквестрией взошла луна. Но этот день был последним вашим днём в этом мире. Страшное заклятие заточило вас на луне на тысячу лет и стёрло ваши воспоминания, чтобы вы никогда более не вернулись к нам и не обрели прежнего могущества.

— Что случилось с Долиной Снов? — с тревогой спросила Луна, понимая, что за эти неполных три дня не слышала о ней ничего.

— Долину Снов иссушили ярким солнечным светом. Облака растворились, и оставшиеся в живых ослепшие бэтпони были вынуждены скрываться в тёмных пещерах глубоко под Эквестрией.

На миг появилась и тут же вспыхнула белым светом картина: широкий солнечный луч разрезает пополам облачный город, и крылатые пони мечутся по облакам, пытаясь скрыться от его обжигающего света.

Стало темно и тихо. Только ветер тихо играл напевами огромного органа. Так весной застывает природа в ожидании непогоды. Внезапно налетела буря и ударила по его медным трубам. Громом прокатился под сводами пещеры их надрывный печальный зов, и громче звучал только крик принцессы. Он перебивал все остальные звуки — и грозный гул ветра, и давящую массу тембров самых длинных органных труб, ставших лишь фоном её Высочеству.

— Я уничтожаю всё, что так люблю и всё, чего касаюсь! Разве найдётся во всей Эквестрии пони, которая сострадает каждому больше меня, и которая так свято верит в счастье, когда день за днём жизнь утверждает обратное? Тогда, почему я?..

Ветер бешено завывал в тоннелях пещер. Послышался низкий глухой скрежет, и последовавший металлический гром падающих труб разбил сновидение, заставив принцессу вскинуть голову и резко вдохнуть, как бывает после пробуждения от кошмара. Луна огляделась. В комнате было темно, и только из-за двери подвала жёлтой полоской стелился лучик света. Цицелий простонал что-то невнятное и открыл глаза.

— Вы видите это, принцесса? — спросил он, не дожидаясь пока Луна начнёт новую тираду. — Этот зрачок — ваше творение, чтобы мы могли бодрствовать в темноте и служить Вашему Высочеству. Эти глаза и эти крылья — знак нашей преданности вам. Народ бэтпони ждал вашего прихода тысячу лет. И мы готовы пойти за вами, как и в ту судьбоносную ночь…

— Нет, — покачала головой Луна. — Я достаточно принесла страданий всем, кому желала добра. Цицелий? — обеспокоенно произнесла принцесса, заметив, что бэтпони впервые отвернулся. — Вы меня слышите?

— Да, Ваше Высочество, — отозвался тот и вновь замолчал на время. — Я не признал вас сразу вовсе не потому, что мне изменила память. А потому, что вы не та Найтмер, что явится с небес и восстановит порядок вновь. Мы не требуем ни справедливости, ни возмездия за все страдания нашего народа, но мы хотим жить, как живут остальные пони. И даже спустя тысячу лет мы готовы идти за вами в прекрасные далёкие земли.

— Вы ждали Найтмер. Жаль, что я — не она. Найтмер — божество. Она создала бы вам новую Долину Снов, встав во главе нового мира. Она бы повела вас за собой, требуя взамен лишь признание. И под её крылом каждый бы чувствовал себя защищённым. Но я не предводитель. Я всего лишь наставник.

— Я знаю, — согласился Цицелий. — Многие пони считают нас безумными фанатиками, ничего не видящими за гранью древних книг и Тёмного Писания. Но я пожил слишком много, чтобы не видеть истину в чистом её проявлении и чего-то бояться. И я не боюсь сказать вам — я никогда не думал, что буду так разочарован своей принцессой. Вы уже не то божество, что будет сражаться против страданий и горя своих подданных, а обычная пони. Обычная пони, со своими слабостями, страхами и пороками. И сейчас вы слабы настолько, что одно неосторожное слово слепого старика может навсегда лишить вас надежды и счастья.

И даже сейчас вы молчите. Вы опустили глаза. Вы боитесь. Потому что вы отреклись от того, что когда-то было частью вас. Опасаетесь, что оно вновь завладеет вами. Но это и есть Вы. Это не злой дух и не страшное неведомое заклятие, а часть вашей личности и непризнанных амбиций. И лишь примирившись и приняв это, вы вновь станете принцессой по призванию, а не только по титулу.

— Мне не нужен ни титул, ни трон, — монотонно ответила Луна. — Я отрекаюсь от притязаний на могущество и власть Аликорна.

— Если бы вы только знали, Луна, как я жалею, что Жером не расправился со мной перед вашей постелью. Я бы умирал и за полупрозрачными тканями видел бы своё божество, в которое верил всю свою жизнь и ради которого сейчас оставляю всё. И я бы не знал, что вы предадите тех, кто поверил вам. Кто томился в тёмных сырых пещерах, но за тысячу лет сохранил вам верность. Я бы умирал в блаженном неведении, насколько вы на самом деле жалки и трусливы, принцесса Луна. Вы…

— Ты разговариваешь с принцессой! — грозно произнесла Луна, но Цицелий лишь нервно засмеялся, зажмурив глаза.

— Какая ты принцесса. Призвание принцессы — вести за собой и делать мир лучше. Мыслить, чувствовать и жить за других и ради других. А не прятаться в стенах притона местного пройдохи.

— Мне не страшны угрозы Селестии, Цицелий. Но я опасаюсь своим безрассудством лишить Эквестрию одного лучика света, — с достоинством ответила Луна. — Я не та святая, что отдаст себя за идею — красиво, но бессмысленно, и не божество, что будет восседать на троне и со своей слепой высоты править, поступаясь счастьем меньшинства ради большинства. Для меня нет большего или меньшего счастья, и нет высшей ценности, чем привносить его в жизнь пони. Я лучше буду маленьким, но абсолютным добром, чем всеобщим добром, но по итогу.

— Создавать маленькое счастье для ближнего, — подхватил мерин, глядя на принцессу, — удел простой пони. И с этой задачей на равных справятся и правитель, и его подданный. Но не каждой пони под силу взять под крыло целый народ и дать, увы, не то счастье, ради которого стоит жить, но благо, достаточное, чтобы это самое счастье могло расцвести.

— Но я не хочу стать как моя сестра, — покачала головой Луна. — Достаточно я желала быть похожей на неё. Теперь я вполне разумна, чтобы понимать, что мир светлой Эквестрии достаётся ценой чьих-то страданий.

— Ничуть не оправдывая, но и не принижая достижения Селестии, могу сказать, что в масштабе целой Эквестрии даже Её Высочеству не под силу создать всеобщее благо, которое служило бы для каждого и ни для кого — против. Но в Долине Снов немногочисленный народ бэтпони мог бы сосуществовать в абсолютной гармонии. И являясь нашим наставником, вы, как и желаете того, могли бы делать жизнь каждой бэтпони чуть ярче и чуть лучше.

Подумайте, принцесса. Едва ли когда даже в вашей невообразимо долгой жизни предоставится возможность помочь так многим. Ведь если время — хоть сколько-нибудь ограниченный ресурс, целесообразней потратить его с наибольшей отдачей, чем бы вы ни занимались. Вы ведь согласны, так?

— Так, Цицелий, — произнесла Луна, почувствовав, что подтвердив его слова, согласилась не столько с ними, сколько с предложением стать правителем новой Долины Снов. Но отступать уже было поздно.

— Сейчас ваши слова достойны Её Высочества, — воодушевлённо произнёс мерин, сделав поклон головой. — Я стар. И мне уже ничего не надо для себя. Кто-то называет это мудростью, но это скорее смирение. Старость лишена амбиций — мы уже не боимся не успеть пожить в своё удовольствие. Но кто, как ни мы с вами, принцесса, понимаем, в чём суть существования?

— Наполнять счастьем жизни тех, кто ещё не нашел разгадки этого вопроса, — ответила Луна, точь-в-точь, как сказала Пинки Пай в своём сне.

— Именно, — с удовлетворённой улыбкой кивнул Цицелий, закрыв глаза. — Отныне я вверяю судьбу бэтпони в ваши копыта, принцесса. Отправляйтесь к развалинам Замка Двух Сестёр. Культ Найтмер ныне находится под его сводами, и собрал в своих стенах всех тех, кто верен вам, Луна.

— Я попрошу Жерома выехать туда сегодня же, — согласилась принцесса.

— Я не могу судить, что из себя представляет ваш Жером, но будьте начеку… Я чую беду от него. Будьте осторожны. И пообещайте старику напоследок, что сделаете всё, чтобы бэтпони дошли в земли, каких нет прекрасней.

— Принцесса Ночи вам обещает, — торжественно произнесла Луна, чуть вскинув голову.

— А теперь, прощайте. Зовите Жерома. Я верю в вас… — улыбнулся принцессе седой мерин.

Луна вышла за дверь и неспешно поднялась по лестнице на цокольный этаж. После яркого света факелов здесь было темно, и Луне показалось странным, что она, как принцесса Ночи, не обладает таким же зрением в темноте, каким наградила своих подданных.

— Уже закончили? — раздался резкий голос Даста, и принцесса вздрогнула.

— Ах, да… — выдохнула она, попытавшись улыбнуться.

— Жером хочет, чтобы вы зашли к нему в кабинет, — продолжил жеребец, не заметив замешательства собеседницы. — Прямо сейчас, — добавил он и замолк.

Принцесса поднялась по лестнице. Второй этаж. Здесь по ночам всегда можно было услышать звуки искусственного восторга, словно созданного как доступная замена для тех, кому уже не суждено испытать восторга искреннего или же для отчаявшихся его найти. Ненастоящая радость, ненастоящая любовь, ненастоящее безразличие. Этот город с самого начала был ненастоящим, созданным не потому, что пони хотели здесь жить, а потому, что здесь были шахты. Луна не хотела задерживаться в Даркстоуне ни секундой дольше. Проскользнув на третий этаж, принцесса, стараясь не стучать копытами, прошла в свою комнату и достала из полки письменные принадлежности…

…Через десять минут она уже была у кабинета Жерома. В приоткрытую дверь Луна видела, как он расхаживал взад и вперёд, погружённый в свои мысли и, казалось, даже не замечал принцессы, которая стояла у двери, пытаясь набраться решительности, чтобы нарушить тишину и сообщить о своём решении. С одной стороны, ей казалось, что ещё вчера ночью Жером хотел помочь принцессе найти Детей Ночи, но с другой она понимала, что он достаточно разумен, чтобы так безрассудно рисковать безопасностью самой Луны.

— Я еду в Замок Двух Сестёр, — сообщила Луна, пытаясь предугадать, каким образом Жером выразит своё неодобрение ко всей этой рискованной затее.

— Замок Двух Сестёр? — ничуть не удивившись, переспросил жеребец, не взглянув в сторону Луны. — Вы ведь понимаете, что это довольно рискованная затея. Учитывая то, каких трудов стоило скрыть вас во время обыска.

— Знаю, — согласилась принцесса, — и во имя великого мне не жаль себя. Моё призвание — нести добро и свет. Но чем будет отличен зарывший свой клад скупец от нищего?

— Вы умеете убеждать, — улыбнулся Жером, и в этой улыбке Луна прочла согласие. — Плэйт! — крикнул он, отступив к лестнице. — Приготовь карету и собери Её Высочество в дорогу до Замка Двух Сестёр.

— Нет-нет, — забеспокоилась Луна. — Все свои вещи я уже собрала… У меня всего-то один плащ, — добавила она. — Но вы, разве, не едете со мной? — спросила Луна, явно обеспокоенно.

— Отчего же? — улыбнулся жеребец. — Я вернусь в свою родную гавань, — произнёс тот, обводя копытом помещение, — только когда буду знать, что вы в безопасности. Не сочтите за покровительство и высокомерие, но, по крайней мере, проводить до замка я вас обязан. Того требуют правила хорошего тона, как минимум, — улыбнулся Жером. — Только сперва разберёмся с Цицелием. Цицелием, верно же? — спросил Жером, будто попытавшись отвлечь внимание принцессы от действия.

— Что вы с ним сделаете? — забеспокоилась Луна, понимая, что события вновь разворачиваются не в лучшую сторону.

— Ничего, — ответил Жером, спускаясь на первый этаж вместе с принцессой. — Нет, правда, ничего. Пока что он посидит тут под охраной Даста, но как только мы с вами убедимся, что он не шпион Селестии и действительно сказал нам правду, мы его отпустим. Обещаю вам, принцесса. Поверьте, я, как и вы, не люблю ненужных жертв.

— Будьте с ним обходительны… он слишком стар, — выдохнув с облегчением, произнесла Луна, обращаясь к Дасту.

— Карета ожидает у чёрного входа, — произнесла Плэйт. — Все вещи, которые могут пригодиться принцессе, уложены.

— Прошу, — пригласил Жером Луну, подавая ей накидку и открывая дверь.

На улице ещё было темно, и лишь на востоке только-только начинал светлеть край неба, отчего силуэты зданий сделались совсем чёрными. Бодрящая утренняя прохлада привела принцессу в чувство и прояснила застывшие мысли. И вот она — настоящая жизнь. Луне совсем не было страшно. Всё происходило слишком легко и складывалось слишком естественно, чтобы быть неправдой. И вновь, как и во время разговора с Трикси, как и во время игр с жеребятами в пыли дворов Даркстоуна, Луна почувствовала себя по-настоящему любимой и нужной.

— Прыгайте, — произнёс запряжённый жеребец, видя, что пони-единорожка замешкалась.

В карете было очень уютно. Вероятно, если бы не Жером, принцесса бы заняла всё место и, свернувшись на мягком кресле, проспала бы до самого утра, проснувшись только когда яркими лучами солнце коснётся её мордочки. Луна раньше не была в каретах. Сев у окна, она открыла занавеску и ткнулась носом в холодное стекло, ожидая, когда экипаж тронется и унесёт её прочь от тёмных лабиринтов Даркстоуна.

---

Испокон веков богатство считалось показателем бесчестности, по крайней мере, с точки зрения менее состоятельных представителей общества. Культ нищенства как особого вида воздержания и благочестивости особенно прочно укрепился в умах тех, кому богатство не светит в силу многих факторов и для кого злато это путь к развращению, а не к рациональной экономии собственного времени, которое, в отличие от богатства, весьма ограниченно.

Но есть особый тип личностей, чьё состояние совсем не вызывает чувства неприязни даже у самых отъявленных завистников. Порой даже кажется, что накопление богатства является побочным продуктом их деятельности, и оттого не считается выходящей из ряда вон несправедливостью. И такие личности всецело поддерживают это мнение своей весьма скромной жизнью, освобождая время для творчества деньгами, а не заполняя его ими. И именно такой личностью являлся Филси Рич.

Если бы не голосящая на весь Понивилль Даймонд Тиара, вероятно, никто и вовсе не считал бы Филси Рича мультимиллионером. Его скромный дом в Понивилле вовсе не производил впечатления, и заходя внутрь гость мог бы предположить, что здесь живёт обеспеченный пони, но не более. К счастью, Тиара даже не догадывалась, насколько богат её отец, иначе бы она упоминала о своём статусе где-то на сто двадцать процентов чаще.

Филси жил в небольшом двухэтажном доме недалеко от городской ратуши вместе со своей супругой Спойлд Рич, которая, к слову, была гораздо успешнее своего супруга. Так, за первое десятилетие своей карьеры Филси накопил 12 миллионов битсов, за второе — порядка 40 миллионов и более 100 миллионов за последние десять лет. В то же время, выйдя замуж чуть более десяти лет назад, Спойлд за этот срок автоматически стала владелицей активов на сумму 50 миллионов в первое же десятилетие своих «инвестиций», по чему можно судить, что Спойлд оказалась, как минимум, в четыре раза успешнее своего супруга.

Помимо основной способности к ведению бизнеса, Филси ещё обладал поразительным спокойствием и выдержкой, которая, вероятно, и помогала ему не замечать капризов двух кобылок в своем доме. Но из них двоих он любил только Тиару, потому что много лет мечтал о жеребёнке. Со Спойлд же отношения были весьма неопределённые. Она появилась как-то случайно, словно из ниоткуда, и оказалась банальной необходимостью, без которой у Филси не было бы родной дочери.

Сперва Филси верил, что всё не так уж и плохо, и отношения со Спойлд, которая к тому моменту уже была его потенциальной невестой, могут наладиться, стоит только чуть притереться в совместной жизни. Временами он даже пытался находить какие-то отдельные привлекательные черты в своей супруге, не без внутреннего успокоения отмечая, что у других таких положительных черт нет. Но самоубеждение не работало, и спасение от скучных будней Филси всё чаще искал в работе.

«Отношения — как рынок, — размышлял Филси, когда после долгой стагнации началась рецессия. — Как растущие котировки, которые достигнув определённых ценовых показателей, чуть отступают и, заручившись поддержкой восходящего тренда, резким движением пробивают уровень сопротивления, открывая перспективы дальнейшего роста». Но вместо легкой корректировки, график уверенно пошёл вниз, преодолевая за единицу времени всё больше пунктов. В таких случаях Филси выходил из сделки, но жизнь оказалась чуть сложней торговли на рынке — выход из сделки был попросту невозможен. И оставалось только следить, как неуклонно растёт убыток.

Всё вышло как-то глупо и совсем не по плану. Супруга с каждым днём становилась всё требовательней и заносчивей, и Филси скрылся от нарастающих проблем, с головой уйдя в работу. А когда вынырнул, дочери было уже семь лет, и все эти семь лет она провела с какой-то скандальной и высокомерной кобылой, у которой даже взгляд был какой-то недовольный и тупой. И всё случилось как-то само, словно по инерции, и время было упущено, и было упущено детство дочери. Той самой, о которой так мечтал Филси.

Ныне уже второй год длилась стадия депрессии, чему Филси даже был отчасти рад. С супругой он почти не разговаривал, и хотя они держались по-дружески, встречаясь на публике в Понивилле, но, по-видимому, предпочитали избегать этих встреч. Тиара выросла совсем не в Филси, а в свою скандальную мать, отчего жеребец окончательно невзлюбил Спойлд. И пусть он пытался привлечь внимание дочери, балуя её дорогими подарками и исполнением любых её прихотей, и даже стал к ней гораздо ближе матери, Тиара всё равно оставалась каким-то чужим жеребёнком. Избалованным и недолюбленным.

Филси спал один в комнате, которая раньше была общей спальней. Двуспальную кровать, уже давно не нужную, на односпальную он не сменял, не желая делать жест в сторону бесповоротного разрыва отношений с супругой, хотя последняя не пользовалась ей уже, по крайней мере, пятый год. Жеребец, за долгое время ведения бизнеса с семьёй Эпплов, привык вставать с восходом солнца. Обычно он спускался на кухню и заваривал кофе, делая какие-то пометки и расчёты в своём блокноте, но сегодня посидеть наедине в спокойной обстановке ему было не суждено. В дверь кто-то позвонил.

«Это Эпплы, — догадался Филси, — нет никаких сомнений. Ведь в такое время нормальные пони ещё спят». И с такими мыслями он открыл дверь. Но на пороге стояли не Эпплы. Спрятав мордочку за зеркальными очками и пышным меховым воротником, у дверей стояла кобылка. Совсем немолодая, кремово-жёлтая, с уложенной гривой светло-зелёного цвета и длинной фиолетовой накидкой, стелившейся за ней как ткани свадебного платья. Чуть смутившись, но не подав виду, Филси улыбнулся и произнёс:

— Утро доброе. Могу быть чем-то полезен?

— Ты не получил письма? — с претензией спросила она, будто была знакома с этим жеребцом по крайней мере несколько лет. — Это я, Импосибли.

— Ох… — глуповато улыбнулся земнопони, отступая внутрь, тем самым приглашая гостью проследовать в дом. — Не признал вас сразу, тётушка…

— Без фамильярностей, Филси. Тётушки приходят по воскресеньям и нянчатся с жеребятами, подменяя бабушек. Когда я приходила к тебе последний раз? Расслабься, — произнесла она голосом, словно имела в виду обратное. — Вопрос риторический. Я, в принципе, пришла по риторическому вопросу.

— Вот как, — выразил заинтересованность Филси, попытавшись представить, что перед ним вовсе не его тётушка, а состоятельный и вечно недовольный клиент, который втирается в доверие парой приятных и весьма лестных фраз, а после сполна отыгрывается за них, словно испытывая желание собеседника выставить его за дверь и разорвать контракт.

— Говорить буду коротко: мы с Мак Блэкстримом уже обсудили этот вопрос…

— Кофе? Могу предложить? — поинтересовался Филси, на всякий случай надеясь получить расположение своей тётушки, а про себя отметив, что Импосибли желает показать полную определённость решения вне зависимости от мнения самого Филси и буквально ставит его перед фактом.

— Кофе мне и в поезде предлагали, — ответила небрежно та, — налей лучше вина. Желательно сбор Бэлтимэйра или Троттингема.

— Как скажете, — улыбнулся Филси, вновь сделав отметку, что тётушка хочет занять доминирующие положение в предстоящем деловом разговоре, и надо быть начеку, внимательно анализируя каждый её жест.

— Ни для кого не секрет, — продолжала она, когда Филси сел напротив, — что Найтмер Мун уже четвёртый день как скрывается в Эквестрии, и вся королевская рать всё это время стоит на ушах, трясясь за своё место. Селестия назначила своего церемониймейстера контролировать настроения элит. Фэнси, конечно, сидит высоко и он звезда. Но звезда местного значения — его авторитет беспрекословно признают только в стенах Кантерлота…

— Доброе утро, Спойлд, — поприветствовал Филси застывшую в дверях супругу, которая, судя по выражению морды, пыталась прикинуть, что здесь происходит, почему на столе стоит бутылка вина и что за ряженая кобыла сидит на кухне её дома.

— Это — тетушка Импосибли, — на всякий случай пояснил Филси, и убедившись, что его супруга ушла, не произнеся ни слова, извинился и выразил готовность слушать дальше.

— Для создания счастливого брака пони должны быть одного статуса или интеллекта. Ты наплевал на оба пункта, — выразила своё недовольство Импосибли. — Впрочем, вернёмся к делу. Сегодня, как ты знаешь, Фэнси будет ждать нас в Кантерлоте.

— Да, я получил письмо. С личной просьбой самой принцессы Селестии — кивнул Филси. — Фэнси Пэнтс будто знал, что не имеет на нас никакого влияния, и заручился поддержкой Её Высочества.

— И здесь мы подходим к самому интересному. Дело в том, что мы нужны кантерлотской элите. А она нам — нет. Вероятно, очень скоро именно мы будем решать, какие законы принимать принцессе и как управлять Эквестрией.

— Простите, Импосибли… я неправильно вас понял?

— Филси, не превращайся в свою супругу. Ты всё прекрасно понимаешь. Ты, я и Мак Блэкстрим — три столпа экономики. Продовольственный сектор, энергетика и тяжёлая промышленность. Нам давно пора взять в копыта неразумное правление Селестии и направить Эквестрию по пути развития.

— Только не говорите мне, что наш известный консерватор Мак Блэкстрим с вами заодно.

— Сообщу тебе по секрету, Филси, что Мак Блэкстрим прямо заинтересован в том, чтобы Эквестрией правил кто-то другой. А именно — Найтмер Мун. Не смотри на меня так. Ты вообще читаешь новостные сводки? Сколько стоит бочка нефти?

— Ну, до всей этой шумихи с Найтмер стоила шесть-семь битсов. В пике доходила до десяти, а сейчас, думаю, порядка девяти.

— Пятнадцать битсов за бочку, Филси! И ты ещё будешь сомневаться, что Мак Блэкстрим прямо заинтересован в том, чтобы нарастающая паника продолжалась как можно дольше и, желательно, чтобы она была небезосновательной? Программа максимум — приход к власти Найтмер и наступление если не вечной ночи, то…

— Это революция! — недовольно произнёс Филис, отодвигаясь от стола. — И вы сейчас подговариваете меня на революцию? Уж нет, — бросил жеребец, поднимаясь и поправляя галстук. — Я честно служу своей принцессе и не стану играть против неё, — произнёс он с достоинством. — И вам не советую. Ваша безумная жажда наживы сыграет с вами злую шутку. Считайте меня неразумным жеребёнком, но я не понимаю главного вопроса — зачем? Импосибли, зачем вам это нужно в вашем возрасте? Вы не сможете потратить всех нажитых денег, живя роскошнее, чем даже сама Селестия. Ими будут обеспечены все ваши внуки и правнуки, скажите, к чему всё это?

— Ты слишком мелко мыслишь, Филси, — ответила Импосибли, откинувшись на спинку стула. — Я могла выйти из игры ещё лет двадцать назад и колесить по Эквестрии, от одного своего поместья к другому, но это удел неумных и утомлённых жизнью миллионеров. А теперь скажи мне, много ли ты заключил новых контрактов за последние пять лет?

— Если вам это действительно интересно — меньше, чем в предыдущую пятилетку, — ответил Филси.

— А между тем растёт твой капитал и твоя значимость. Филси начинают узнавать не только на улицах Понивилля, а его морда мелькает на обложках «Equestria View». Так почему же твои доходы за последние пять лет оказались немногим больше, чем за предыдущие?

— Если вы хотите обвинить меня в том, что я не способен охватить пятилетку в рамки бизнес-плана… — стал защищаться Филси, но Импосибли его перебила.

— Я хочу указать тебе на достигнутый максимум, Филси. Рынок ограничен. Очень ограничен. И занятая вами ниша ни при каких обстоятельствах не станет шире. Вы достигли предела, как когда-то лет двадцать назад и я.

— Мне моих доходов хватает, — ответил жеребец, отступив. — Если вы хотите большего, разбирайтесь с этим самостоятельно. Как говорится, it isn't my business*.

— Ещё обширнее, Филси. Бери ещё обширнее, — повысила голос пожилая кобылка, припав к столу. — Когда была построена железная дорога? Изобретён паровой двигатель? Давно ли мы освоили науки и построили промышленные заводы?

— Весьма давно, — спокойно ответил Филси, посчитав, что небольшой шаг в сторону разрядит обстановку. — Железной дороге уже много лет, про паровой двигатель, признаться, не слышал, а промышленность обеспечивает пони всем необходимым уже не одно столетие.

— Паровой двигатель изобретён полтора столетия назад. Железная дорога Кантерлот-Мэйнхеттен — более двухсот лет. Промышленности — и того больше. Одной только фабрике погоды Клаудсдейла уже десять веков! Но жизнь в Эквестрии почти не изменилась с момента разлада двух сестёр. А это, на секундочку, тысячу лет. Филси, тысячу лет в Эквестрии не было создано ничего нового! Оно изобреталось и умирало в столах гениев инженерной мысли. Все предпосылки для грандиозного экономического скачка — перед нами, у нас есть технологии, есть знания. Но нет благосклонности Её Высочества. В Эквестрии имеет место умышленная остановка темпов развития. А это преступление.

— Страна не должна развиваться скачкообразно, — не согласился Филси. — Ни один рынок не может идти в постоянный рост. Только находясь в нижних и верхних границах заданного диапазона государство будет стабильно. Назовите мне хотя бы один пример, когда экономика страны имела тренд на повышение в долгосрочной перспективе. Этого нет ни в одном учебнике экономики. Такого никогда в истории не было, и не должно быть, потому что рост когда-то сменится не менее грандиозным падением. И даже если на ваших умозрительных графиках, падение составит условные 50 процентов от роста, что, конечно, очень сомнительно, то представьте, что в этот момент будет происходить в стране? Половина пони останутся без крыши над головой, потому что заточенная на постоянный рост экономика будет не готова к такому развороту. Остальная половина — лишится работы.

— Вы сочиняете глупости, Филси, — недовольно перебила Импосибли. — Наша цивилизация достигла бы гораздо большего, если бы не Селестия. Эта кобыла боится, что когда наступит экономическая революция, одного её «хочу» и «приказываю» уже не хватит, чтобы единолично управлять страной, потому что она перейдёт в копыта тех, кто действительно умеет распоряжаться ресурсами и капиталом.

— Уклад жизни известной нам Эквестрии стоял многие столетия и простоит в неизменном состоянии ещё очень долго после нас, — твёрдо произнёс жеребец, намеренно подчёркивая полное удовлетворение нынешней системой и гордость за неё. — И хорошо, что у власти стоит Селестия, которая не поступится миром и спокойствием своих подданных ради сомнительной авантюры.

— Пони достигли бы гораздо большего, чем все иные виды. Мы бы знали, как излечивать любые болезни, передвигаться через пространство с огромными скоростями, а технические достижения поставили бы земных пони на равне с единорогами. Это бы вывело понятие «государство» на другой уровень. Теперь это не племя, проживающее на одной территории, чьё благополучие напрямую зависит от благополучия вождя, а разумная и организованная система, заботящаяся о собственном выживании и тратящая свои ресурсы с максимальной выгодой, а не максимальной заботой.

— Тогда имеет ли смысл государство, жизнь в котором тяжелее, чем без него? — возразил Филси. — Роль принцессы, в первую очередь, заботиться о подданных, а не о государственной машине, первоочередной задачей которой станет постоянное развитие. А безопасность и благополучие трудящихся на поддержание системы пони — как побочный продукт существования.

И эта огромная экономическая машина заставила бы пони безостановочно работать ради того, чтобы выжить. Достижения такого государства доставались бы очень большой ценой. Ценой голодающих, безработных и бездомных — всех тех, кто не успел подстроиться под ритм новой жизни. Экономическая система, какой мы её знаем, попросту бы перестала существовать и стремительный рост промышленного производства и экономики сделал бы состоятельных — сказочно богатыми, а бедных — нищими. И вы ждёте этой экономической революции не ради страны, а ради себя. Потому что уже сейчас знаете, в какой когорте окажетесь.

Нынешнее государство оптимально, потому что существует для каждого. И я очень разочарован, если вы верите, что вам под силу построить новую экономическую систему взамен уже доказавшей свою жизнеспособность. Не принимайте на свой счёт, но даже то, что вы самая состоятельная пони, не делает вас экономическим гением. И самой Селестии не под силу представить последствия безудержных темпов развития государства. А что касается Найтмер — со своей стороны я сделаю всё, чтобы не допустить этого тирана к власти.

— Вы тоже верите в сказки для маленьких жеребят? — удивилась Импосибли. — Нет никакой тирании Найтмер, есть только показания сомнительных исторических источников, достоверность которых уже никак не подтвердить. И интересы Селестии, которая успешно поддерживала растущие вокруг Найтмер слухи. Все гораздо прозаичнее, Филси. Это была местная разборка, которая не могла не случиться, когда две находящиеся у престола принцессы повзрослеют. И если бы жребий выпал так, что победу одержала бы Найтмер, то Селестия оказалась бы тираном, который, придя к власти, устроит вечный день.

— Вы не можете быть уверены в этом, — осуждающе покачал головой Филси. — В отличие от вас, я, по крайней мере, видел, как Найтмер Мун явилась на главную площадь моего города и говорила о наступлении вечной ночи. Она опасна. Я не буду поддерживать её приход к власти, а ваше с Мак Блэкстримом желание нажиться на государственном перевороте ещё разрушительнее, чем сама Найтмер. И если предложение вступить в вашу коалицию против Селестии и являлось темой разговора, то на этом считаю его завершённым, — грубо ответил Филси, отойдя от гостьи вглубь кухни, чтобы дать ей возможность спокойно удалиться.

— Как скажете, Филси, — упавшим голосом произнесла Импосибли, поднимаясь из-за стола. — Консерваторы всегда считают, что их дело правое, потому что проверенное, а новое — потенциально опасно, — добавила она нравоучительным тоном. — Но именно такой консерватор, — продолжала пожилая кобылка, наседая, — сейчас и сидит в Кантерлоте, не позволяя Эквестрии стать не просто местом, где проживают пони, а настоящей державой, в которой намёк на появление потенциального конкурента правителя не будет сеять такую панику. Сейчас вся наша Эквестрия — это Селестия. Пропадёт Селестия, пропадёт и Эквестрия. Задумайся над этом, Филси.

---

«Сила привычки — вещь страшная. Особенно когда эта привычка — вставать с утра пораньше, дает о себе знать в единственный выходной день». Именно так и размышляла Спитфайр, ворочаясь с боку на бок и рассматривая то небольшую комнатку, то узоры на её дешёвых глянцевых обоях. Но командир Вондерболтов была огорчена вовсе не своим ранним подъёмом. Она даже не могла понять, что стало причиной такого упадка, когда ещё вчера весь мир пел и искрился потоком нескончаемых событий, а сегодня вдруг замер, словно произошло что-то непоправимое. Но оно не произошло. Мир за окном был прежним — он ничуть не изменился. Он яркими солнечными лучами касался карниза и слепил голубизной бездонного неба. И в этом разочаровании не было ничего конкретного. Не было внятной причины, не было горя. Оно приходило само в виде необъяснимой печали и серой краской одевало мир в блёклые тона.

Теперь вчерашний день казался одним длинным сном, где поток событий был подобен действию на сцене, которое разворачивалось вне зависимости от желания самой Спитфайр, сперва получившей главную роль, а затем всё более оттесняемой к периферии. Одна важная и значимая цель, которая вчера еще казалась близкой, как никогда, сегодня стала как никогда далёкой, и более ничего не зависело от желтой пегаски. Именно в такие моменты, когда произошедшее уже достаточно далеко, чтобы его можно было мысленно объять, но всё ещё близко, чтобы смириться и принять, ощущается потребность скрыться от обступивших проблем, предоставив их воле случая.

И как никогда, в такие моменты бывает велик соблазн оставить безуспешные попытки в прошлом. Ничего не искать и ни за что не бороться. Жить настоящим и не загадывать на будущее. Радоваться чему-то маленькому и сиюминутному, а не угасать в ожидании чего-то вечного, но недостижимого. Не строить иллюзий, и не тратить в вечность остатки своего душевного пламени, раздав их тем, кто, может, нуждается в нём более, чем сама Спитфайр.

Пегаска неспешно вышла из здания мэрии на прогулку по улицам нового для неё города. Новые места и впечатления не должны были ей позволить уйти в собственные мысли, слишком глубоко, и, непременно, уже к вечеру затаившееся и ещё не озвученное желание отречься от своих идеалов может показаться не столь уж постыдным и, может быть, даже не лишённым определённой зрелой рассудительности и доли мужества. Гулять ближе к полудню ей не хотелось — узкие улочки Даркстоуна заполнены пони, а черные здания пышут обжигающим жаром, и пыль улиц, поднятая постоянным движением суетливых пони, оседает на шерстке и крыльях. Но сейчас солнце еще не взошло, и были почти пусты улицы.

Так, выйдя ранним утром или даже в предрассветные часы на прогулку, именно беззаботную прогулку, можно ощутить себя господином этого замершего в недолгом молчании мира, в котором каждый лучик света, камешек на дороге и дуновение ветра принадлежит только тебе, создается только для тебя и более — ни для кого. Но звонкий смех жеребят, уже высыпавших на улицу, поиграть в пыльных дворах до наступления полуденного зноя, лишний раз напоминал немногочисленным прохожим, кому действительно принадлежит этот мир.

А принадлежит он тем, кто готов принимать и ценить то, что дается даром — наступление нового дня, неуловимую красоту восходов и закатов, напряженное молчание природы перед грозой и игры под струями дождя. Пестрение лугов в полуденном свете, сияние трав в тени летних садов и ночные прогулки по нетронутой целине заметённых дорог. Случайные радости новых открытий и искренность чувств. Нестеснённость желаний и волю фантазии, не ограниченной рамками этого мира.

Это принятие. Полное и безоговорочное. Спитфайр сидела на камне в тени одиноко стоящего дерева и смотрела, как беззаботно носятся жеребята. И будто что-то очень значимое объединяло в тот момент её и их. А именно — отсутствие цели. Не смысла, а цели, которую потеряла Спитфайр и ещё не нашли жеребята. Не надо было никуда стремиться и не надо было что-то доказывать. Всё необходимое уже существовало и давалось само, без усилий и разочарований. И внезапно становилось видимым то, что ранее было незримым: простые радости и красота оказались гораздо доступней и гораздо ближе, чем казалось ранее. Она пела в кроне дерева, блистала восходящим солнцем в золочённом куполе колокольни и пряталась в испаряющейся прохладе утра.

Восемь раз пробили часы на городской башне, распугав птиц, сидевших на её покатой крыше. Город оживал и приходил в движение. Одна за другой открывались мелкие торговые лавки. Пони выходили на улицу и шагали мимо Спитфайр. Одни шли неспешно, другие напротив, так торопились, что даже не замечали исключительности сегодняшнего дня. И словно желая слиться с жизнью города, капитан Вондерболтов встала и направилась по широкой мощённой камнем улице к центральной городской площади.

Здесь было шумно, впрочем, как и всегда в будни по утрам. Звонко зазывали голосистые торговцы, играла музыка, и слышался смех. И несмотря на всеобщую суматоху, в воздухе витали спокойствие и вальяжность, какие не увидеть даже на самых тихих улицах Мэйнхеттена. Жизнь, распланированная, лишённая неожиданностей, здесь повторялась изо дня в день, и, судя по всему, пони даже намеренно не пытались сделать очередной день хоть сколько-нибудь запоминающимся.

Более того, они ничуть не расстраивались по этому поводу и совсем не выглядели несчастными. Напротив, они оживленно разговаривали и смеялись, горячо торговались за каждый битс с владельцами продуктовых лавок, которые с готовностью включались в эту игру, обязательно заканчивавшуюся примирением и пожеланием друг другу хорошего дня. Они говорили: «завтра вечером я планирую…» и «после обеда я хотела…», и из этого складывалась общая картина размеренной жизни, не обременённой высокой целью.

Нет, она не ограничивалась лишь мгновением. В жизни этих пони было и Прошлое, и даже Будущее, но не находилось места для связующего звена, объединившего бы это всё в Вечное. И в этом контексте всё, что было хоть сколько-нибудь похоже на эпопею, казалось напрасным, ненужным и не стоящим усилий.

Одна сплошная полоса, не белая, но зато и не черная, тянулась вдаль, и в этой определенности не было места тревогам и превратностям судьбы. Жизнь без стремлений, без воспоминаний и ожиданий, наполненная лишь течением настоящего момента, предстала перед жёлтой пегаской во всей своей простоте и пугающей предсказуемости.

Лишь на миг коснувшись этой жизни с её тихой и замкнутой самодостаточностью, не требовавшей взамен ни переживаний, ни усилий, Спитфайр начала подозревать, что вовсе не такой судьбы она себе искала. Лишённая порыва молодость и тихая спокойная старость вдали от житейских бурь были не для капитана Вондерболтов. Хотелось продолжать бороться. Искренне радоваться успехам и принимать поражения. И даже если усилия десятков лет ни к чему не приведут, то по крайней мере можно будет уверенно сказать «я жила, и ни о чём не жалею». И тогда, ничего не будет напрасным.

«У окна в золотой клетке жила птичка, — вспомнился вдруг Спитфайр знакомый голос из далёкого детства. — Всю свою жизнь она провела в клетке и только лишь наблюдала за тем, как остальные птицы порхают в небе, не стеснённые прутьями решётки. Они носились в его просторах, скакали с ветки на ветку и пели песни о дальних тёплых странах. И тогда птичка представляла, как, должно быть, прекрасно — чувствовать свободу полёта. И её маленькое сердечко наполнялось трепетом и восторгом.

Но опасен был мир за пределами её маленького дома. Там всегда скрывались коварные враги — дикие звери, коршуны и кошки — всем хотелось поохотиться на маленьких птичек. Там не было хозяина, который наполнял кормушку, а мысль о холодных ночах заставляла содрогаться маленькую пташку.

Однажды хозяин забыл запереть дверцу клетки. И птичка наблюдала в открытое окно порхание своих сородичей, вновь представляя красоту полёта и восторженное чувство свободы. Но боялась она вылететь наружу. Не способная решиться, она всё смотрела, смотрела, смотрела…

А вечером вернулся хозяин и закрыл клетку. Так, птичка предпочла безопасность свободе.»

— А почему она не вылетела? — спрашивал жёлтый жеребёнок с огненной гривой, искренне недоумевая.

— Может, потому что она была не такая смелая, как ты, Спит? — улыбалась в ответ кобылка, отчасти счастливая, что Спитфайр задала этот вопрос.

— Я никогда не стала бы жить в клетке. Пегасам надо летать, или они разучатся. Достаточно одного года, и крылья уже не поднимут пегаса, — говорил жеребёнок с серьёзным выражением мордочки.

— Почему ты так решила? — изумлялась кобылка.

— Так сказал Ренделл Сторм. Он самый лучший Вондерболт во всей Эквестрии. Я стану как он, — заявлял жеребёнок и затягивал первый куплет гимна Вондерболтов.

---

— Один год, и крылья уже не поднимут пегаса, — прошептала Спитфайр, расправив крыло и оценив его размах, — как же Ренделл был прав…

Она огляделась. Пока были силы и пока ещё не мерк свет, стоило бороться. На миг пегаске даже стало неприятно страшно, насколько близко она подлетела и даже коснулась кончиком крыла той заводи, затягивающейся тиной мелких и суетных забот. Как в минутном отчаянии допустила мимолётную мысль променять огромные неизведанные просторы небес на тихую гавань суетной мирской жизни, где всё просто и всё изучено. Где остаётся лишь плыть в течении её повторяющихся приливов и отливов, ни о чём не переживая и ничему не тревожась.

— Рыжая дурочка! — в сердцах произнесла та, вдруг залившись звонким смехом. Он влился в шум толпы, смешавшись со звуками разговоров, криков и музыки. Нет, ничего не изменилось, совсем ничего. И всё так же ярко сияло поднимающееся над крышами домов солнце, и всё так же скрывали в себе много неразгаданных тайн лабиринты этого города. И прелесть сегодняшнего дня заключалась в том, что, едва начавшись, он уже предвещал много новых открытий.

— Всё в порядке, мисс? — спросил стоявший за прилавком жеребец в потрёпанном синем фартуке. — Не желаете ли немного яблок? Свежие, только сегодня собрал, — добавил он, видя, что пегаска заинтересовалась предложением.

— Да, всё как нельзя лучше, — ответила та, подходя к прилавку, на котором рядами лежали несколько сортов яблок. Или один, но рассортированный по цветовой гамме. Спитфайр не разбиралась в этом.

— Они сладкие? — спросила она, понимая, что это единственный параметр, который её интересует в яблоках.

— Сочные! — уклончиво ответил торговец, спешно насыпая плоды в корзину.

— Скажите, — обратилась Спитфайр, понимая, что сейчас самое подходящее время, чтобы немного посплетничать. — А вы не видели здесь чёрную высокую кобылу. С рогом и… — призадумалась пегаска, не зная, упоминать ли крылья.

— Да разве за всеми уследишь? — усмехнулся жеребец, набросав Спитфайр полную корзину сочных, по его уверению, яблок. — Не хотите, у меня и груши тоже есть? Только утром собрал!

— Нет, благодарю. У меня и без того яблок на неделю вперёд, — отказалась та, и отойдя чуть в сторону, прислонилась к каменной стене здания. Но начатое дело следовало довести до конца, и уже с чистой совестью переходить к чему-то более искушённому, чем просто сбор слухов. День только начинался, и торговля шла бойко, что весьма располагало владельцев продуктовых лавок к разговору про между прочим. Они охотно отвечали на вопросы жёлтой кобылки, но ещё более охотно предлагали купить свой товар. В итоге Спитфайр обошла треть рынка и плюнула на это безнадёжное дело. Торговец в ряду справа уверял, что видел чёрную кобылу. А тот, что стоял в двух метрах, уже утверждал обратное. И казалось, словно говорили они просто так, чтобы за разговором расположить к себе покупателя и вручить ему побольше товара.

И теперь Спитфайр сидела в тени дерева, чуть в стороне от толпящихся на рыночной площади пони, и старалась сообразить, как ей быть с тремя корзинами продуктов, на покупку которых она соглашалась в надежде выведать у обрадованного торговца ещё хотя бы чуть-чуть информации о загадочной чёрной кобыле.

— То-то будет забавно явиться в мэрию как какая-то домохозяйка, — нервно усмехалась Спитфайр, пытаясь придумать, как теперь быть с неуловимой Найтмер Мун. — Ты чего? — отвлеклась она от мыслей, увидев одиноко стоящего жеребёнка. — Ты потерялся? Нет? — спросила та, сделав шаг навстречу и чуть склонив голову. — Ах, ты, верно, голоден? — догадалась Спитфайр, заметив, что жеребёнок смотрит ей в глаза и украдкой бросает взгляд на корзину с фруктами. — Ты совсем один? — произнесла она с сожалением. — Бери, — предложила она ему, кивнув в сторону корзины.

Жеребёнок недоверчиво покосился на Спитфайр, будто размышляя, не припрятала ли эта пегаска веника за спиной. Но даже несмотря на строгий взгляд, она не казалась опасной. Схватив зубами предложенное яблоко, жеребёнок ещё раз глянул на Спитфайр и умчался прочь. Вернулся он вскоре. Но не один. С собой он привёл ещё троих — двух пегасов и одну единорожку.

— Берите, берите, — улыбнулась Спитфайр, отвернувшись, чтобы не стеснять жеребят. Она смотрела в небо, но вместо того, чтобы вновь вернуться к проработке плана, почему-то думала о чём-то легком и светлом. Словно маленький, ничего не стоящий жест ради кого-то окрылял гораздо сильнее, чем достижение чего-то несоизмеримо большего, но слишком высокого и слишком абстрактного, чтобы быть выраженным простой эмоцией.

А жеребята были счастливы. Они с буйным весельем носились друг за другом, скакали и валялись в дорожной пыли. И в этом счастье была особая магия, которая рождалась из ничего, создаваемая лишь чьим-то неравнодушием, и в этом была её прелесть. Но она была настолько неуловима и прозрачна, что оставалась незаметной в мире материи и вещества, и была слишком тонка и иллюзорна для простой пони, желающей увидеть результаты своих трудов. И, уносясь дальше, взирать на материальный след, оставленный за собой в бесконечном потоке времени. А создавать нечто никем не зримое — удел Аликорна, не спешащего запечатлеть себя в этом мире узнаваемым росчерком.

 — Ты хорошая… — произнёс жеребёнок, смотря на Спитфайр почти в упор и сохраняя серьезное выражение мордочки.

 — Спасибо, — оторвавшись от мыслей ответила Спитфайр, снисходительно, но по-доброму улыбнувшись. — Возьмите себе, — добавила она поднимаясь с каменного уступа у стены и медленно шагая в сторону мощенной дороги.

 — Ты добрая, как Вуна, — пропищал жеребёнок-земнопони, и догнав Спитфайр, обхватила её спереди.

 — Эм… — засмущалась Спитфайр, остановившись, чтобы дать единорожке выразить свой восторг. — Думаю, ваша Вуна и впрямь потрясающая пони, раз вы её так любите.

 — Она учила меня магии, — подтвердила единорожка. — Мы играли в театр теней.

 — А ещё она мягкая, — добавила маленькая пегаска. — И мы с ней летали.

 — Я рада слышать, что у вас есть такая способная пони, — с улыбкой ответила Спитфайр, счастливая, что у беспризорных жеребят всё же есть старшая наставница. — Любите вашу Вуну. Вуна… какое странное имя, ни раз не слышала. Минутку… — смутилась Спитфайр, растерявшись, но не показав виду. — Учила магии?

 — Да, — кивнула единорожка.

 — И летала? — обратилась она к пегаске. — То есть, на крыльях?

 — Ага, — подтвердила пегаска, — у неё красивые крылья. — Только это наш секрет… — добавил жеребёнок, понимая, что проговорился. — Обещай, что никому не скажешь. А то Вуна расстроится.

Но Спитфайр лишь промолчала в ответ.

---

Вдохновение неуловимо. Кажется, что оно принимает самые невероятные и неожиданные формы, прячась в самых укромных уголках, лишь бы только его не достали. Но его достают. Архитекторы находят его застывшим в камне, художники запечатлевают в набегающей морской волне, предрассветных сумерках и пламенеющих закатах высоко в горах, а поэты готовы его ловить, проводя много бессонных ночей за столом у открытого окна. И только одной пони во всём Понивилле не надо было никуда бежать за этим таинственным вдохновением, потому что она сама была частью его воплощения.

Как и полагается вдохновению, она была немного обидчива, немного жеманна, но почти всегда была воодушевлена и переполнена идеями, стремясь запечатлеть все полутона своего настроения в материи зримого мира и выразить их на общедоступном языке искусства. «Одежда и стиль — это то, что расскажет о вас ещё до того, как вы обменяетесь приветствиями», — говорила белая пони с фиолетовой гривой, всегда расчёсанной и ухоженной.

Пони по имени Рарити проживала в своём доме в Понивилле. Первый его этаж она оборудовала под бутик и дизайнерскую студию, которую обставила аккуратными полочками, шкафчиками, столиками, где почти в идеальном порядке красовались рулоны различных тканей, разложенных строго по цветовой гамме. Манекены, оказавшиеся компромиссом между изящной фигурой принцессы и телосложением обычной пони, как гаргульи, стояли по обе стороны от входа и всегда были одеты в наряды, которым позавидует любая кантерлотская дама. И каждая деталь создавала особую творческую атмосферу, чтобы случайно заглянувшему вдохновению здесь было комфортно.

— Неужели, слух о моём творческом подходе к решению любой задачи дошёл до Кантерлота! — воодушевлённо пела Рарити, порхая от одной полочки к другой в поисках подходящих тканей. — Да что там Кантерлот! Сама Селестия лично пригласила меня во дворец, о чём ещё может мечтать пони, душой из этой прекрасной столицы!

И Рарити действительно великолепно вписалась бы в высший свет Кантерлота. Всегда учтивая до театральности, но придерживающаяся внутренних принципов пони, благодаря своей принципиальности со временем не стала бы одной из тех, кто, подобно воде, принимает любую форму в зависимости от сосуда. С улыбкой соглашается, когда выгоднее согласиться, и порицает, когда порицают остальные. Несмотря на кажущееся сходство с жеманной кантерлотской filly, которая даже «простите» говорит целым предложением, Рарити разительно отличалась тем, что уходя с пестрящего золотом и атласом маскарада, никогда не забывала сбрасывать маску. Ведь для неё путешествие в Кантерлот с его высшим обществом было подобно посещению театра, известного искусной игрой актёров, в то время как для представителей элиты — естественной средой обитания.

И в тот момент, когда Рарити старалась выбрать между аметистовым и блестяще-пурпурным, дверь распахнулась, и в бутик вошла Твайлайт, судя по блуждающему взгляду, ещё не ложившаяся спать. А вместе с ней в открытую дверь ворвался дух тревожности и переживаний. Но лучащаяся восторгом Рарити даже не почувствовала беспокойства своей подруги.

— Как ты думаешь, — осведомилась она, — Селестия одобрит выбор в пользу аметистового? Он смотрится гораздо сдержанней и солидней, как раз под стать коронованной особе.

— Рарити, — постаралась привлечь внимание Твайлайт. — Послушай, Рарити… У меня совсем мало времени, но я должна тебе кое-что сообщить.

— Угу, — выразила та готовность слушать, будучи всецело поглощённой сборами в дорогу.

— Знаешь, — упавшим голосом произнесла Твайлайт, понимая, что Рарити не разделяет её тревоги. — Последнее время принцесса Селестия ведёт себя довольно… — Единорожка призадумалась, стараясь подобрать корректное выражение, — странно. И тому должно быть логическое объяснение. Я пересмотрела все книги в Понивилльской библиотеке, но…

— То есть, ты сегодня даже не ложилась спать?! — воскликнула Рарити, отложив в сторону ножницы и в упор поглядев на Твайлайт.

— Нет, — призналась та, а после, увидев, что Рарити всё же придала должное значение её беспокойству и готова слушать, продолжила: — Но меня беспокоит одна вещь…

— О, ты всё переживаешь по поводу Найтмер Мун? — спросила Рарити, с облегчением выдохнув. — «Я уж думала, у тебя что-то действительно серьёзное», — хотела добавить она, но сдержалась. — Свити Бель! — позвала Рарити, обращаясь в сторону лестницы. — Будь добра, завари чай, у нас гости…

— Нет-нет, — закачала головой Твайлайт, — прости, я должна…

— Слышать ничего не желаю, — перебила её Рарити, и в её голосе вновь появились нотки воодушевлённой творческой натуры. — Если у моей подруги проблемы, — нараспев говорила она, — я просто обязана ей помочь. По крайней мере, выслушать… Свити Бель! Ты слишком долго возишься! — нервно произнесла Рарити. — Прости, — улыбнулась она, — моя сестрёнка такая копуша. — А всё же, — чуть склонив голову, добавила белая единорожка, — что тебя беспокоит? Это как-то связано с Наймтер Мун?

— Да… — устало вздохнув, ответила Твайлайт и уставила взгляд на поданную серебряную ложечку. — В ту ночь, вернее, в то утро, когда сработали Элементы Гармонии, помнишь ли ты, кто лежала перед нами?

— Конечно, я помню, — подтвердила Рарити, — и хотя, я не видела её, принцесса Селестия сама сказала, что это была Луна — её младшая сестра.

— Сомневаюсь, что это так. Зачем было младшей сестре сбегать от Селестии? Рарити, у меня плохие, очень плохие предчувствия. В тот день что-то поменялось. И поменялось не только в Селестии, но и во всей Эквестрии.

— Что именно поменялось? — удивилась Рарити, разливая чай по чашкам.

— Я не могу назвать, что именно, но это чувство… Словно что-то большое и грозное нависло над Эквестрией. Я чувствую тревогу…

— Если говорить честно, Твайлайт, по словам принцессы, ты всегда чувствуешь тревогу.

— Ясно, — расстроено произнесла лавандовая единорожка, выходя из-за стола, — я и не надеялась, что ты меня поймёшь.

— Постой, Твайлайт… — обеспокоенно окликнула её Рарити. — Я совсем не знаю, как тебе помочь, но если бы я хоть сколько-нибудь могла облегчить твою тревогу, неважно, насколько она обоснована, я бы это сделала, правда!

— Вчерашняя вечеринка в гостях Пинки Пай — довольно странное зрелище, — монотонно продолжала Твайлайт, трогая копытцем разложенные на столе куски синей материи. — Пинки Пай верит, что Луна — самое прелестное и чувственное создание из всех, что когда-либо знала Эквестрия. Я видела это ещё вчера. Она так заботливо усаживала за стол твою игрушку, что если бы только это видела сама Луна, она бы простила сестре все обиды. Но Принцесса Ночи так и не пришла. И Селестия не могла этого не знать наперёд. И это меня тревожит…

— Тревожит, что Селестия провела праздник заведомо без сестры? — попыталась уточнить Рарити.

— Что видя в Луне лишь свою сестру, принцесса Селестия забывает, что эта пони гораздо дольше пробыла Найтмер, чем Луной. И выбор между этими двумя личностями не составит труда. Обиженная Луна — или властная Найтмер. Думаю, очевидный выбор в пользу последней, и тогда Эквестрии будет грозить опасность. Нет, Рарити, ты хочешь возразить, что мы под крылом Селестии, но на этот раз Селестия не сможет помочь Эквестрии. У неё своя борьба, и пока она не окончена, страна находится в опасности. Принцесса до последнего момента будет верить, что Луну ещё можно вернуть, и решится на судьбоносный шаг только тогда, когда будет уже слишком поздно.

— Но чем именно мы можем помочь? — воскликнула Рарити. — Ведь не считаешь ты, что нам под силу то, с чем не справится принцесса?

— Именно, Рарити. Нам это под силу. И пока Селестия самозабвенно пытается убедить Эквестрию, что Найтмер не опасна, мы, как Элементы Гармонии, должны быть начеку и в случае необходимости принять решение действовать, не дожидаясь приказа Селестии.

— Заключить её сестру на луне снова?! — поперхнулась чаем Рарити. — Твайлайт, ты в своём уме? Что скажет Селестия?..

— Если мы замешкаемся, не будет ни Селестии, ни нас, ни прежней Эквестрии, известной нам, — строго заметила Твайлайт. — И поэтому сейчас я собирала всю информацию, которая может мне помочь в этом деле. Сегодня ты едешь в Кантерлот. Знаешь ли ты цель своего визита?

— Ну… — призадумалась Рарити, — скорее всего, мне предстоит сшить какой-нибудь наряд кому-то из приближённых принцессы или украсить залы к предстоящему приёму.

— Я знаю, что прошу тебя о слишком большой услуге, — начала Твайлайт, — но ради благополучия всей Эквестрии… находясь там, во дворце, один на один с Селестией и её приближёнными, постарайся узнать, что именно сейчас происходит в Кантерлоте. Может быть, всё совсем не так плохо, как я думаю… Но скорее всего, всё ещё хуже, и Селестия, вместо того, чтобы защитить Эквестрию, ставит под удар себя ради призрачного шанса спасти свою сестру.

— О, для Рарити это совсем не трудно, — улыбнулась единорожка, посчитав задание Твайлайт не столько полезным, сколько занятным и творческим, — обольстить пару придворных жеребцов и выведать у них государственную тайну? Что может быть проще для той, кто знает тонкую науку обольщения, как никто другой? — заигрывающе спросила Рарити, демонстрируя копытом свои наряды на манекенах.

— Ты уверена? — насторожилась лавандовая пони. — Селестия не должна узнать о том, что мы замышляем! — предупредила она.

— Не переживай. Я умею хранить секреты. Копыто на сердце без лишних фраз, пирожок мне прямо в глаз! — дала обещание белая единорожка, засмеявшись. — Ты чего? — изумилась она, видя недоумение и даже некоторое недоверие в глазах подруги. — Это же Пинки-клятва. Надёжна, как дюспо в непогоду.

— Хорошо, — кивнула Твайлайт, допивая остатки чая. — Я верю, что ты не подведёшь и очень надеюсь на тебя. Прости, мне пора домой. Я должна успеть выспаться до наступления вечера, ведь сегодняшнюю ночь нам, согласно просьбе Селестии, тоже предстоит провести без сна.

Твайлайт вышла из бутика, закрыв за собой дверь.

— Против самой опасной и загадочной ипостаси Луны будет бороться Рарити-детектив, — шепнула единорожка, примерив на себя коричневую шляпу с большими полями, — самое загадочное амплуа Рарити.

---

Дом Жерома возвышался над городом. Его непримечательная архитектура первых двух этажей органично вписывалась в общий стиль, но последний, третий этаж с высокими витражными окнами и кованными периллами балконов, резко контрастировал со всем, что находилось под ним. С одной стороны, это была полная безвкусица и ещё большее покушение на архитектурное искусство, чем любое строение этого города, но с другой, ничего не могло подчеркнуть стремления возвыситься над остальными более, чем выражал этот небольшой дворец, подпираемый таверной и борделем.

Спитфайр подошла со стороны парадного хода, как и полагается почётному гостю, и постучалась. Дверь ей открыла Плэйт.

— Добрый день, мэм, могу быть вам полезна? — учтиво спросила она, улыбаясь.

— Я хотела бы поговорить с Жеромом, — ответила Спитфайр, от нетерпения переступая с копыта на копыто. — У меня к нему появилась пара вопросов.

— Очень сожалею, но Жером уехал сегодня утром, — забавно пожав плечами и крыльями одновременно, ответила Плэйт.

— Если не секрет, куда именно? — поинтересовалась Спитфайр, заглядывая за спину голубой пегаске, словно желая там что-то разглядеть.

— Хозяин сообщил, что едет на неопределённый срок в Мэйнхеттен… на конференцию по новым технологиям применения магических заклинаний и защите от них.

— М… — только и смогла выдавить сбитая с толку Спитфайр, уловив, что это чуть выше её понимания. А ещё она лишний раз убедилась, что единороги — высокомерные хвастуны и позёры, кто бы что ни говорил.

— Могу быть полезна чем-то ещё? — спросила Плэйт, заметив, что гостья замерла в нерешительности.

— Пожалуй, да, — согласилась Спитфайр, — я хочу ещё раз осмотреть дом, — сказала она, сделав шаг вперёд. — Приказ Селестии? — спросила она, выражая готовность заручиться приказом принцессы, прежде чем зайти в чужой дом.

— О, нет-нет, — замотала гривой пегаска, отступив, чтобы дать возможность командиру Вондерболтов пройти в дом, — вы в числе лиц особого почёта у моего хозяина, и двери нашего дома для вас всегда будут открыты. Вас проводить?

— Нет, спасибо, — отказалась Спитфайр, — я здесь ненадолго.

Командир Вондерболтов поднялась прямиком на третий этаж, краем глаза наблюдая, как Плэйт поднимается за ней. Это место было совсем не похоже на нижние этажи, и даже комната самого мэра и рядом не стояла с этой роскошью. Словно в забытом Селестией Даркстоуне кто-то решил воссоздать кусочек Кантерлота, с шитыми золотом бархатными тканями на стенах, дорогими картинами в золочённых рамках и люстрами под сводами потолка, завышенного вторым светом.

— Это спальня Жерома, — сообщила Плэйт, когда Спитфайр, проходя по коридору, остановила свой взгляд на приоткрытой двери. — Простите, там, вероятно, не убрана кровать. Вы сегодня рано, я ещё не проводила уборку на этом этаже.

— Ничего страшного, — кивнула Спитфайр. — Думаю, уборку он сам сделал. Перед отъездом, — добавила она, оставив Плэйт в недоумении. — А это, я так понимаю, его кабинет? — спросила гостья, заходя внутрь. — Это часть интерьера? — поинтересовалась она, обводя крылом высокие книжные полки.

— Нет, мэм. Жером часто читает. Он пользуется всеми этими книгами.

— Кто-то недавно вынимал «Семь чудес Эквестрии»? — спросила Спитфайр, указывая взглядом на книгу на уровне её морды. — С вашего позволения, я почитаю.

С этими словами пегаска аккуратно достала книгу и положила корешком на стол Жерома, дав самой раскрыться на нужной странице. И этой страницей оказалась схема с подробным описанием Клаудсдейла. Повертев схему в копытах, Спитфайр отметила, что карта довольно старая, и перелистнула дальше. Фабрика погоды пегасов. Представлена в разрезе. А этот чертёж вряд ли когда-то устареет, потому что с самого момента создания Клаудсдейла и по сей день, особая магия фабрики погоды остаётся неразгаданной тайной, вероятно, навсегда ушедшей вместе с великими магами прошлого.

Пегасы освоили такие элементарные вещи, как создание облаков, разгон туч и выпадение осадков, но даже самые опытные из них никогда не осмеливались заходить дальше в изучении древней магии Фабрики, потому что никому, может, даже самой Селестии, не была известна истинная мощь, заключённая в Клаудсдейле. И многие века это чудо инженерной мысли и магии использовалось только для незамысловатых и уже проверенных действий. Как пегасы жили до создания фабрики — оставалось великой, и пока неразгаданной тайной. Большей загадкой, вероятно, являлась только, была ли погода до пегасов в принципе.

Спитфайр закрыла книгу, поняв, что отвлеклась. Вернувшись к книжному шкафу и взлетев, Спитфайр целенаправленно выбрала ещё несколько книг, среди которых была «Альтернативная история Эквестрии», «Песни Эквестрии» и «Хронометр». Для Плэйт выбор казался совершенно случайным, но Спитфайр никогда не делала ничего просто так. Если приглядеться, то в лучах солнца на едва видимой пыли книжных полок были заметны полосы от книг, которые доставались совсем недавно.

— Жером не станет возражать, если я их возьму, скажем, в рамках поручения Селестии? — поинтересовалась Спитфайр, протягивая стопку книг Плэйт. — Собери мне их, пожалуйста. Я ещё кое-что посмотрю на этом этаже.

Плэйт удалилась, и командир Вондерболтов вышла из кабинета вслед за ней. Мельком заглянув в спальню Жерома, Спитфайр отметила, что кровать идеально заправлена. Видимо, сегодня хозяин дома не ложился. Войдя внутрь и не увидев ничего достойного внимания, жёлтая пегаска вернулась в коридор и зашла в соседнюю комнату. Большая гостинная с устремлёнными кверху спинками стульев, подсвечниками и шкафами с посудой, оказалась весьма угрюмой, и более ничем интересным похвастаться не могла.

Зато следующая комната была просторная и светлая, как спальни Кантерлота. В центре стояла кровать с балдахином, идеально застеленная и засыпанная у изголовья подушками. Комната не казалась жилой — в отличие от кабинета Жерома, его спальни и гостинной, здесь не было никаких предметов быта, не считая пера и листов бумаги на столе у окна. Полка стола была чуть приоткрыта, а на лакированной столешнице стояла чернильница и лежал сложенный вдвое лист бумаги. Пегаска развернула лист.

«Жером, я очень благодарна тебе за всё, что ты сделал для меня. Ты дал мне дом и пищу, был внимателен и неравнодушен к моему горю, рискуя собственным благополучием и спокойствием, укрыл в минуту опасности и не выдал Селестии. Я всегда буду тебе благодарна за это.

Сначала мне было страшно. Я боялась неминуемого наказания, а обступившее одиночество и мысли о вечном изгнании пугали меня. Но ты помог мне обрести веру в себя и воссоединиться с теми, кто ждал меня все эти годы, Плэйт стала примером истинного героизма и самопожертвования, а эти два дня в Даркстоуне показали мне, что даже в самых тёмных уголках Эквестрии найдётся лучик света, ради которого стоит продолжать жить.

А теперь моё призвание — быть этим лучиком для всех пони, нуждающихся в нём, и делать их недолгий миг в этом мире чуть светлее. Удел Аликорна — дарить себя без остатка. Сгорая до конца, делиться безграничным счастьем и неподдельным восторгом, дарить надежду и окрылять. Ради высокой цели не жаль ничего, ведь ценность жизни измерима лишь счастьем тех, чьи жизни ты сделал лучше.

Навеки помнящая тебя Принцесса Луна»