Сказанное мимоходом

Природа войны / The Nature of War

И повествуется…

В году 356 от Изгнания Великая Грифонстанская Империя объявила Эквестрии войну, не имея на то, надо отметить, абсолютно никаких причин. Шестьсот тридцать лет спустя посол Грифонстана, пребывая в удачном сочетании эрудированности и дипломатичности, назвал ее “наиболее бессмысленной из войн”. Но в тот момент война казалась не просто осмысленной, но и неизбежной. Император лично выступил перед исполненным энтузиазма Имперским советом, заявив, что коль скоро честь кроется в победе, то величайшая честь может быть завоевана победой над превосходящим врагом. А какой враг может быть сильнее ведомого богиней во плоти?

Приблизительно к осени 357 года военный энтузиазм начал остывать. Пони оказались не только достойным, но и скучным противником. Они предпочитали избегать больших славных битв, отсиживались по крепостям и наносили удары по линиям снабжения и плохо защищенным складам. Даже пегасы, на которых обычно можно было положиться в деле кровопролития, прятались в облаках и били из засады. Посоветовавшись со своими генералами, император решил, что война началась не с той ноги и теперь может быть окончательно провалена. Дабы предотвратить это, он предложил вдохновленный древними сагами план, как добавить в процесс так жаждаемой славы.

По его приказу из королевской сокровищницы был взят и передан лучшим кузнецам страны слиток метеоритного железа. Здесь, в бесчисленных пещерах и гротах Гнезда Стальной Тверди, жила старый дракон. За по-королевски щедрую плату в драгоценных камнях она своим огнем помогла кузнецам очистить металл и отковать из него клинок, каких мир ранее не видел. Повествуется, что дюжина кузнецов работала над ним молотами, передававшимися из лапы в лапу в течении бесчисленных поколений. Сказано также, что закаливался клинок в древних нетронутых ледниках и так велика была его мощь — даже до того, как кузнецы завершили работу, — что ледники разламывались от жара.

Отковав меч, его начали точить. Сперва на грубых точилах, потом на мелких, а под конец, как записано, — на звуках. Сначала — на грохоте пробуждающегося вулкана, после — на шуме каменной лавины, на треске пожара и в конце — на пронзительном боевом крике тысячи воинов.

Мудрейшие грифоны были созваны и посажены под замок в Совете, дабы в течении сорока дней и ночей без сна и отдыха превознести свою мудрость: ледяные руны павшей Кристальной империи, таинственные петроглифы, найденные в Северном Грифонстане, столь чуждые, что лишь один из десяти мог обучиться им, не сойдя с ума или умерев, и тысячи других тайн, одна страшнее другой. Через сорок дней они свели свои кладези знаний и древних секретов к ровно двадцати письменам, что легко уместились на клинке.

Письмена эти были нанесены чернилами из толченых бриллиантов и крови самих мудрецов. Маховые перья самого первого императора были извлечены из их самоцветных реликвариев для письма. Сила знаков была такова, что будучи начертываемыми трясущейся лапой, они сами уходили в металл, становясь частью сердца клинка. Напряжение от призыва в мир столь могучей силы убило четверть мудрецов, а другую четверть свело с ума.

Старшая из кузнецов добавила к клинку узорную, украшенную золотом и сапфиром рукоять. После она отнесла меч в глубочайший из горных залов и провела ночь, торжественно созерцая результат трудов своих. Наутро она вернулась безымянной, пожертвовав свое имя и свой род во имя совершенства клинка. И по сию пору никто не знает, кем эта кузнец была и где лежат ее кости.

Жертва эта заточила в металле силу, какой не было еще ни в одном оружии, за исключением того, что принадлежало богам древности. До этого момента клинок был укрыт от солнца, видя лишь неверный свет факелов в сплошном мраке кузни. Но теперь его признали готовым бросить вызов заре. Император лично воздел меч над собой, и столь ярко пылало лезвие, и столь грозен был его вид, что никто не посмел встретиться с ним взглядом. Он нанес легкий удар по каменному утесу, и тот рассыпался с раскатом грома.

И сказал он, что это хорошо.

Далее велел он принести клинки со всех краев света — высоко ценящиеся киринские, что перековываются в течении жизней, вычурные, похожие на лист, зебрийские, изящные единорожьи из Эквестрии и многие, многие другие. Будучи скрещенными с мечом императора, все они рассыпались, но он не остановился, пока земля под его когтями не стала усеяна сломанным металлом.

И сказал он, что это еще лучше.

Наконец, велел он принести тончайший киринский шелк и уронил его на клинок, удерживая тот прямо. Полоска шелка разрезалась на две части, как только коснулась лезвия. Император вложил меч в ножны и осмотрел разрез. Тот был прямым, без малейшего изъяна и прорехи.

И сказал он, что это превосходно.

Меч был помещен под охрану в королевскую сокровищницу, а Император тем временем призвал величайших воинов Грифонстана в Гнездо Белого Пика.  Две полные сотни откликнулись на зов. Это лишило многие отряды командира или лучших бойцов, но потеря была невелика. Пони довольствовались обороной своих чудовищно эффективных крепостей, полагаясь на свои странные орудия войны.

Гордые воины прибывали в очередности заслуг, следующий блистательнее предыдущего. Здесь были Убийца Тысячи Врагов, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком, Красный Ужас, чьи кости и имя покоятся под Железным Утесом и чьи перья были окрашены в алый, чтобы ни один враг не смог сказать, что на него напали исподтишка, и многие другие прославленные воины. Император провозгласил, что они будут биться в поединках, пока не останется лишь дюжина, что они и сделали, бросившись в бой с радостной яростью. Так неистовы они были, что хоть и бились в доспехах и затупленными клинками, половина была ранена, а десять — убиты. Но такую смерть сочли за великую честь, и никто не горевал.

Наконец, осталась лишь дюжина воинов, которые поднялись на вершину Белого Пика, где лишь самые стойкие могли оставаться и только самые сильные могли летать. Стояло глухозимье, и здесь было так холодно и так высоко, что никто не решался стоять неподвижно больше секунды, чтобы не быть примороженным к земле. Здесь им предстояло сразиться в поединке, сначала шестеро на шестеро, потом трое на трое и, наконец, втроем, каждый сам за себя. Победителю будет дарован меч.

Бой был ужасен. Не только из-за мертвящего холода, безжалостного нестихающего ветра и разреженного воздуха. Проносящиеся мимо облака внезапно скрывали сражающихся друг от друга, превращая долгое выматывающее выслеживание в мешанину когтей и пронзительных боевых криков. По прошествии четырех часов все из свиты Императора либо спустились с вершины ниже, покрыв себя бесчестием, либо умерли на том месте, где стояли. Но Император был жив, и были живы воины. Все они выжили, хотя большинство были покрыты тяжелыми ранами, которые со временем превратились в почетные шрамы.

Один превзошел всех остальных. Разрыватель Цепей, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком. Возможно, он был не так силен, как Воющий Шторм, чьи кости и имя утеряны, и был не так быстр как Красный Ужас, чьи кости и имя покоятся под Железным Утесом. Но он был неистоивее всех. Он никогда не отступал, никогда не ошибался в атаке. Даже самые сильные из врагов отступали под его волей, и он не ведал страха.

Наконец стало ясно, что делать. Грифоньи армии собрались под стенами эквестрийской цитадели вблизи Белохвостья и замерли в боевом порядке, когда их чемпион был послан вперед. Разрыватель Цепей, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком, вылетел из строя, облаченный в броню гордых цветов Империи, с клинком высоко над головой. Тот сверкал в свете зари, и каждый всполох бросал вызов Селестии и ее детям. Он завис на месте, очерченный лучами поднимающегося солнца, и бросил вызов любому пони, что осмелится выйти против него. Он ликовал. Вся его жизнь, сначала охотником, потом солдатом, а теперь чемпионом всего Грифонстана, была подготовкой к этому моменту абсолютной славы.

А затем он был застрелен из арбалета капралом Шуэр Кат, 133-й королевский гусарский полк. Как того готовила к этому моменту профессия парикмахера, остается неизвестным.

Вскоре после этого война была окончена белохвостским мирным соглашением, по условиям которого грифоны наконец-то обязались навсегда исключить пони из рациона. Клинок сохранился и теперь экспонируется в Музее Перемирия, на грифонстанско-сталионградской границе.

Карл фон Когтевиц, посол Великой Грифонстанской Империи, прервался и улыбнулся, насколько позволял клюв. Двое жеребят попрятались. Младшая — за сестрой, осторожно выглядывая из-за ее ног. Старший — за кучей папок, наваленных на лежащую на боку картотеку.

Он всегда думал, что если дети прячутся, то рассказ вышел хорошим.

— Вот и конец истории. Надеюсь, вам понравилось.

— Очень, ваше превосходительство, — вежливо ответила Роуз. — Хотя она прозвучала не так, как я слышала до этого.

Карл сделал широкий жест крылом, мастерски сохраняя баланс на своем насесте, которым служило нагромождение картотек, представлявшее собой, по всей видимости, подражание древним эквестрийским мегалитам.

— Что ж, я кое-что добавил от себя, надо признать. И пожалуйста, мисс Сэлэд, зовите меня “Карл”. Титулы предназначены для дипломатии. А у нас тут рассказы. Легко отличить по количеству веселья.

— Эм, — раздался откуда-то снизу тоненький голосок.

Карл нагнулся, пока его клюв не поравнялся с маленьким жеребенком.

— Да, маленькая Бархатка?

— Эм. Эм. Зачем тогда ты делаешь эту дип… дипломацию? Если тебе нравится рассказывать истории, почему бы тебе не стать рассказчиком? Потому… Потому что у тебя у тебя здорово получается, — произнесла маленькая кобылка, смущенно покраснев.

— Точно! — встрял Одуванчик. — С драками, и с мечом, и…

Он хотел подчеркнуть это драматическим жестом, но не удержал баланс и свалился со спины сестры. Впрочем, до пола не долетел и теперь летал вниз головой. Что, впрочем, нисколько не охладило его пыл.

— Что ж, мисс Бархатка, мистер Сэлэд, я очень польщен. А что касается того, почему я занимаюсь дипломатией…

Карл попробовал припомнить что-нибудь из своих знаний о жеребятах.

— Ну, — продолжил он, — это как люцерна. От нее вы растете большими и сильными, как говорит ваша мама, но она вам не нравится, не правда ли?

Дети активно закивали, а Роуз улыбнулась.

— Но вам приходится ее есть, так? Так вот, — он обвел крылом кабинет Секретаря, заваленный бумагами, — это — моя люцерна. Не всегда можно делать то, что нравится. Даже взрослым.

— Оу, — сказала Бархатка, заметно погрустнев. Она выбралась из своего укрытия и подошла немного ближе. Потом рванулась вперед, потерлась носом о пушистые ноги посла и произнесла:

— Тогда, я надеюсь, потом тебе достанется твой торт, и ты сможешь рассказывать твои истории.

Затем она слиняла обратно в свое убежище.

— Спасибо, маленькая мисс, это очень… — Карл остановился, услышав приближающийся звук рассерженного голоса. — О, должно быть, это идет ваш дядя. И судя по тому, что он упоминает “тех ублюдков из Райзин Дамп”, он все еще весьма рассержен на погодных пони из Клаудсдейла. Скорее всего, снег будет идти еще некоторое время. Вы были правы, мистер Сэлэд, рассказы помогают коротать время.

— Мне любопытно, — Роуз чуть повысила голос, чтобы быть услышанной на фоне заунывного причитания о разрушениях и бумагах, что должны быть заполнены, — почему вы выбрали именно эту историю, ваше пре… Карл.

— Ну, это интересная история. Самая интересная, как мне кажется.

— Почему?

— Потому что ее часто рассказывают и пони, и грифоны. Причем и те, и другие хотят подчеркнуть этим, насколько плохо другая сторона понимает природу войны.