"Какая разница?"

"Какая разница?"

На третий день заморозков промозглая поздняя осень не пощадила никого. Словно в тумане расплылась точеная фигурка бабьего лета, ранняя темень и перепад температур стирали без остатка воспоминания о ближайших теплых выходных. Это не был неприятный холодок, подгоняющий и заставляющий смешно семенить при выходе из дома: скорее, стальной поцелуй промерзшего воздуха, превращающегося в жидкий азот, стократным минусом обжигающего и без того пылающие щеки. Мысль найти уютное местечко пиявкой вонзалась в голову, с явным намерением уговорить любого отложить свои дела и быстро, но неглубоко дыша (рот завяз в шарфе, а от сильных вдохов стенки носа противно слипались) искать глазами ближайшее кафе.

– Куда копытами лезешь? – пробасила дородная женщина, отталкивая студентку со ступенек автобуса. За ней в хвост влились еще двое, и сидячие места салона закончились, к праведному роптанию остальной очереди. Нехотя протискивались в салон еще человек пять, большинство – даже немощные (только с виду) старухи – остались стоять снаружи, с боевой готовностью встречая долгие холодные минуты: маленький сорт войны за право сидеть.

Она без особой охоты встала около поручней, выбирать не приходилось (правда она не любила сидеть, и находила это неудобным). Хорошо, что в салоне было относительно свободно и можно было всецело отдаться виду из окна. Мужчина, напоминавший багровый бурдюк, женщина, из которой можно было составить с десяток таких мужчин (явно жертва социальной рекламы здорового питания) и прочие завсегдатаи утренних рейсов сейчас остались где-то позади, где-то в другом автобусе, совершенно не мешая ее одиночеству.

Она пристально смотрела, как большой влажный рот осени обкорнал верхушки некоторых деревьев, отчего они выглядели еще более сиротливо: их ржавые, но все еще одетые товарищи склонились к ним с некоей долей сожаления. Под ногами валялась грубая мешанина из грязи, листьев и окурков, которую принято называть «роскошным осенним ковром», правда в нем затесались многочисленные дырки-лужи, результат недобросовестной заводской работы (надо бы обратиться к производителю, вот только уже пару тысяч лет никто не знает где его искать). Она по привычке копалась в сумке, но не находила ничего, кроме новых карманов и молний, и приходилось смотреть в окно дальше, не сколько по желанию, сколько от скуки: делать было совершенно нечего.

Аллея быстро скрылась за поворотом, сменяясь серой стеной домов, которую лишь изредка разрывали салатовые козырьки подъездов. Но в целом, вид был достоин картины какого-нибудь художника, обреченного остаться неизвестным. Обшарпанные подъезды издалека казались довольно приличными, и листья не обошли их вниманием: каждой зеленой квадратной голове полагалось по теплой коричневой шапке. Не желтой, не золотистой, как мы привыкли читать в книжках, а потом каждый раз разочаровываться в слякоти наступающей осени: именно коричневых, вперемешку из гнилых, сухих и мокрых листьев.

– Аппкхаа! – разразился кто-то в салоне и никто не понял, кашель это был или чих, поэтому решили промолчать. Хотя, кому какая разница? Гармошка автобуса скрипнула на резком повороте, и мужчина едва не завалился на бок (ей пришло в голову, что если бы он и правда был бурдюком, то содержимое обязательно бы расплескалось).

– Конечная. Уважаемые пассажиры, будьте внимательны при выходе из салона. О вещах оставленных другими пассажирами сообщайте водителю, – прогундосил механический голос с такой интонацией, что в начале впору ставить «неуважаемые проходимцы». Выскользнув из автобуса, она направилась прямиком к большой арке, которая служила входом в метро – действительно, не мог же путь закончиться так быстро? Проходя мимо касс – «Эй, девущка билетик на две поездки остался, без очереди брать будете?» – она немного замешкалась, и пара монеток упала в шапку ближайшего попрошайки. Это была игра, в которой ее разум (не терпящий поражений) непременно проигрывал совести (не приемлющей побед). Зная, что для большинства попрошаек это всего лишь работа, и притом прибыльная, она раз за разом копалась в кармане в поисках мелочи, чтобы потом быстро спорхнуть по лестнице и даже не посмотреть нищему в глаза: по ним сразу можно определить станут ли эти монеты пирожком на завтрак или долей в чьей-то многотысячной прибыли.

Доносились крики рекламщиков, которые всегда имели привычку толпиться около метро. Она прошла мимо них незамеченной тенью, и пока зычные выкрики вероломно прохаживались по ушам всей толпы, для нее они не представляли особой опасности. Словно стеллажи газет, слова оседали где-то сбоку, неуклюжими пачками, трамбуясь в очередную стопку и совершенно не неся никакого нового смысла. Куртки покачивались в толпе словно паруса, и люди закрылись в корабле одежды, не спеша выходить на корму: за все приходилось расплачиваться раскрасневшимся носам, наверняка сердившихся на своих хозяев.

Размышления все чаще уводили морскую сторону, плескающаяся кавалькада утренних тружеников, турникеты-борта и вот, наконец, поезд, зеленая рея, словно упавшая из вертикального положения, с подобающим грохотом.

– Тебе там жарко что ли в твоей шкуре? – резкая, словно гранатная вспышка, фраза, вывела ее из транса. Она уже стояла перед раскрытыми дверьми вагона, невольно сдерживая напор подходящих пассажиров.

– Чего стоишь? – повторила какая-то женщина в облезлой телогрейке (дождей не было уже неделю, а вчера пошел ранний снег) и не успела та ответить, как после секундной заминки толпа внеслась в вагон, бросив девушку яликом в семибалльный шторм ровно к противоположной стенке.

В мчащемся вагоне не было времен года. Станция, на которой она вошла, была открытой, и самое неприятное было погружаться в червячную темень туннеля, смотреть как за секунду меняющийся карнавал деревьев снаружи окна превращается в длинную вереницу проводов, словно мурен оплетающих поезд. В спину больно давил чей-то локоть, а над ухом доносилось натужное дыхание. Места хватило, чтобы развернуться в салон лицом – непозволительная роскошь для ранней электрички ее района. Обычно тебя просто скукоживает и кидает в самый дальний уголок вагона, без права двигаться и думать о чем-нибудь, кроме как о своей станции, на которой придется с бессловесными извинениями пробиваться к выходу.

И как всегда бывает в метро, отпали все мысли, кроме сгущающихся над головой проблем. Крутились имена и даты, предстоящий доклад в ветеринарном кружке, а локоть все больнее впивается в спину, следующая суббота, которая будет занята уборкой дома, новые пассажиры входят в поезд и дыхание над ухом становится еще громче, а на следующий день парикмахерская и курсы, но может быть, к вечеру воскресенья…

Поезд качнуло от слишком резкой остановки, и после прослушанного голоса диктора ее пробкой выбило из своих размышлений. Плутавший взгляд скользнул на выходящие из вагона спины, и, немного погодя, когда двери собрались закрываться, растягивая удовольствие, отправил сигнал в мозг: «Выходит слишком много человек, наверняка кольцевая». Мозгу прекрасно известно, что кольцевая это ее станция, а отсюда и нервный вскрик, и быстрые неаккуратные движения, и бег в три шага сквозь почти что захлопнувшиеся двери.

– Галоп убавь, – противным голосом, но ничуть не крича, заметил громкий голос спереди. Эскалатор был забит в оба ряда, а она опаздывала – поэтому и влетела в чью-то широкую спину, пискнув подобие извинения. Пришлось отступить назад и ждать пока длинная ленточная змея доберется до верхушки, где придется просачиваться сквозь непременную толпу, казалось всю с одинаковыми лицами, просто кочующую от станции до станции ей вслед.

За минуту до того, как раскроется дверь аудитории и студенты из вежливости притихнут (для виду снижая голос, что говорит нам о цене той вежливости), в нее влетает она.

– Я не опоздала? – взгляд бросился к преподавательской тумбе, а потом поднялся к небу. – Фух, я была уверена, что опоздаю! Хорошо, что ты не прогуляла, мне просто не с кем посоветоваться… Меня весь день преследует какое-то странное ощущение… Будто бы…

– Когда я уверена, что опоздаю, я обычно опаздываю, – прервал ее недовольный голос подруги, несколько осуждающе, но при этом совершенно игнорирующий весь ее поток слов. – Уже второй год бьюсь, а результаты жалкие!

– Эм… Над чем бьешься? – прозвучал вопрос, когда пауза уже совсем затянулась.

– Над тем, чтобы вылечить из тебя ботаничку! Серьезно, я помню как на первом курсе мне удалось добиться того, чтобы ты не сделала пару домашек, но на этом мои военные подвиги, пффф, – подруга, откинула цветастые волосы оголяя шею и щелкнула пальцами, – заканчиваются. Кстати да, что там за ощущение? Выкладывай.

– Не знаю… Захлестывает ощущение, что я нахожусь в подвешенном состоянии. Ни туда, не сюда, я как будто родилась не в то время… – начала тараторить она, сбиваясь на шепот, потому что только что дверь аудитории открылась и в нее зашел преподаватель, – как будто мир вокруг, не то, что должен быть. Красок меньше… – не в силах выразить мысль, она неопределенно дернула головой и хвостом.

– Ну, а то! – голос подруги не стихал ни на секунду. – Думаешь, зачем я волосы красила? – она тоже махнула головой, и водопад красок рассыпался по парте, роняя пару карандашей. – Вот-так-и-надо, – донеслось из-под парты, куда она тут же за ними полезла, – такую крутость поди не заметь!

– Записываем тему сегодняшней лекции: Процессы Оптимизации Негоциантных Инноваций.

Рука преподавателя скользила по доске, не замечая шепота на заднем ряду.

– Иногда мне кажется, что легче было бы стать чем-то другим, – мысли на секунду скользнули к ветеринарному кружку, – например соней! У них проблем никаких нет, и живется легче…

– Я не поняла, чего смешного в понятии «ликвидность»? Студентка Дэш, – на заднем ряду подскочила девица с выкрашенными в разный цвет волосами (к вящему неудовольствию многих преподавателей), – повторите, что такое ликвидность?

– Наверняка что-нибудь стремное, – смело предположила Дэш под одобрительный хохот аудитории.

– Что-нибудь «стремное», – она словно пролаяла это слово, – будет у вас на зачете милочка, или после пары, когда я выпишу вам неявку, если не обнаружу свою лекцию слово в слово в вашей тетрадке.

Дэш закатила глаза и плюхнулась на свое место. Спустя несколько минут лекции, шепот снова возобновился.

– Да ты и так почти соня: сидишь дома, ничего не делаешь, никуда не ходишь… Да у сони жизнь и то веселее! – увещевала Дэш под улыбку подруги. – Хотя я начинаю думать, что в принципе все равно, соня ты или нет. Посмотри на эту жабу, – Дэш кивнула в сторону доски, – думаешь, ей не все равно кому лекции читать? Да отведи ее в конюшню, она бы и там устроила контрольную! – яростно продолжала Дэш, чуть ли хрюкавшей от смеха подруге.

Улыбка быстро спала, оставляя уголки губ в легком напряжении, будто бы в нерешительности «Эй, ты уверена, что больше не будешь улыбаться?» Но она была уверена, и Флаттершай (а все это время это была Флаттершай) откинулась на спинке и все стало быстро закручиваться вокруг невидимого стержня, отвлекающего все внимание от лекции на себя.

Действительно, какая разница кто входит в автобус, едет в метро, и окружает тебя, кто продает тебе вещи и делает покупки вместе с тобой, кто из вежливости придерживает дверь на выходе из метро, если в конечном итоге ты все равно их не видишь? Не видишь в упор, не видишь, врезаясь в них глазами, не видишь, словно держишь у себя под носом перевернутый бинокль?

Флаттершай будто бы отмахнулась от навязчивых мыслей и ртом взяла ручку с парты – надо было записывать лекцию, чтобы успешно сдать зачет и получить повышенную стипендию.