Часть I. Floating
Была Эквестрия; была темнота; была ночь. Принцесса Луна давно вывела на небо лунный диск, источавший мягкий серебристый свет, и плеяды звёзд были его спутницами. Свежий прохладный ветерок гулял среди покрытых густой листвой яблонь, заставляя их шептаться меж собой; он приятно трепал шёрстку бродившего средь них жеребца.
Большой статный жеребец, обладатель прекрасной красной шёрстки и соломенного цвета мягкой гривы, брёл без всякой цели по яблоневому саду, что произрастал на полях Свит Эппл Эйкерс — на ферме его и его семьи.
То была одна из многих бессонных ночей. Его беспокоило, что в последнее время бессонница стала слишком частой гостьей в его жизни, а ведь у него было столько обязанностей, столько ответственности на ферме, что ему требовалась вся его бодрость, однако даже тяжкий многочасовой труд не мог сомкнуть ему глаз. И на то были причины.
Обычно не спалось ему из-за того, что он много думал, ведь таково свойство нашего организма — предаваться думам в самые неподходящие моменты, особенно перед сном, в уюте тёплой постели. В такие моменты он, недовольно посапывая, всю ночь елозил по постели, ворочался с боку на бок, напрасно пытаясь накликать на себя сон, так как вот-вот должно было грянуть утро, а с ним — силозатратный труд. Как правило, продолжалось это до самого утра.
Но в этот раз всё было по-иному.
Ему приснился сон. Тот самый сон, который вот уже на протяжении многих лет посещал его и служил причиной бессонных ночей. В этом сне он делал то же самое, что и сейчас наяву: под светом полной луны блуждал по ферме среди яблонь, чью листву колыхал прохладный приятный ветерок, и так приходил до утёса, с которого была видна вся Эквестрия, подёрнутая туманной дымкой. Неясные очертания Понивилля, будто высеченный из камня Кантерлот, огни и небоскрёбы Мэйнхеттена, гигантские трубы бесчисленных фабрик Филлидельфии и изящные шпили Кристальной Империи — всё тонуло в белом тумане, до всего было копытом подать. А над Эквестрией торжественно возвышались все мыслимые и немыслимые звёзды и созвездия. Он садился на самый край утёса и смотрел куда-то вдаль, не фокусируя взгляд на чём-то конкретном — чем тщательнее он вглядывался, тем более размытой казалась картинка. Затем он слышал негромкий цокот копыт и ощущал Его незримое присутствие.
Жеребец не поворачивал к Нему головы, даже не пытался взглянуть на Него периферийным зрением, но прекрасно знал, кто Это.
То был Он. Тот, о ком он мечтал, кого страстно любил. Тот, при чьём присутствии его сердце билось чаще, а в груди разливалось приятное тепло и хотелось много-много улыбаться и обниматься. При Его присутствии жеребец забывал все свои мысли и думал лишь об одном: как бы растянуть момент. Часть его с грустью осознавала, что это лишь сон, который тут же развеется, стоит ему повернуть голову, однако он ничего не мог с собой поделать: он действительно любил таинственного жеребца самой сильной и искренней любовью, насколько он мог судить из богатого литературного опыта.
Сны эти начали сниться ему, когда он был ещё маленьким жеребёнком, вскоре после смерти родителей. Сначала этим таинственным жеребцом был его отец — жеребёнок пытался обнять его силуэт, но это всегда заканчивалось ненавистным пробуждением и горькими слезами. Затем в этом силуэте он стал видеть Брейбёрна, своего кузена, с которым он часто играл во времена своей молодости и о котором частенько фантазировал под одеялом перед сном, желая сыграть с ним в совсем иные игры. Не так давно таинственным жеребцом был Карамел — обладатель самого лучшего крупа по мнению сновидца. Теперь же силуэт оставался лишь просто силуэтом, некой безликой тенью. Не конкретный образ, но ожидание образа, любви, страсти и прочих ощущений, которых так не хватало несчастному жеребцу.
Каждый раз сновидец сидел и наслаждался незримой компанией таинственного жеребца. Он знал, что стоит ему повернуть голову — и сон растает, а ему на смену придут противное утро, противная рутина и доставучие пони со своим докучным многословием. Он знал, но рано или поздно, когда жар в груди становился нестерпимым и требовал выхода, он поворачивался к возлюбленному и целую секунду мог дивиться его образом — всегда разным, но прекрасным. Он глядел на жеребца с прекрасной, развевающейся по ветру гривой, миловидной мордашкой, нежной улыбкой, добрыми глазами — у отца они были зелёными, как и у Брейбёрна, а вот на глаза Карамела он внимания не обращал, так как его взор обычно был прикован к кое-чему другому. Морда (как и прочие интересные места) абстрактного образа была скрыта под тёмным капюшоном, и почему-то жеребца это всегда ввергало в тоску. Наверное потому, что трудно мечтать и грезить о том, кого ты даже не знаешь. Или потому что он никогда не одаривал его тёплой улыбкой и добрым взглядом, которые как бы говорили, что всё будет хорошо и они обязательно увидятся вновь, когда жеребца снова одолеет сладкий сон. Брейбёрн и Карамел во снах были его возлюбленными, абстрактный образ же наоборот намекал ему на то, что даже во снах он одинок.
В этот раз он тоже обернулся, но, к его глубочайшему удивлению, ни абстрактного, ни какого-то конкретного жеребца он не увидел. Удивление быстро сменилось гнетущей печалью. Если раньше он всегда перед пробуждением видел пони, которых он без памяти любил, затем ему стала сниться лишь надежда на любовь, то теперь ему никто не приснился. Как будто сама судьба отобрала у него даже надежду.
Жеребец с печалью склонил голову, дабы не показать луне проступивших на глазах слёз. Даже во сне он привык скрывать свои эмоции, дабы никто не допустил и мысли о том, что он, опора семьи и наследник Свит Эппл Эйкерс, был вовсе не таким сильным и непробиваемым, каким казался. Пусть даже и во сне.
Что-то было не так.
Жеребец с трудом подавил всхлип, уже готовый вырваться из горла, и поднял голову. Порыв ветра, пронёсший мимо небольшой вихрь пожелтевших листьев (хотя он готов был поклясться, что было лето — лишь оно всегда царило в его снах), принёс с собой и холод; жеребец вздрогнул и покрылся неприятными мурашками. Но не внезапная смена климата удивила его.
Он не проснулся.
Правила всегда были просты: повернулся — проснулся. Или они действовали только тогда, когда присутствовал таинственный жеребец? Но он же только что был за его спиной, как он успел исчезнуть? И… давно ли яблоневый сад за его спиной успел стать Вечнодиким Лесом?
Может, он и не спал вовсе? Вдруг он настолько помешался, что начал путать сон и явь? Вдруг он помешался из-за своих фантазий? Вдруг…
— Это сон, БигМак, — прозвучал звонкий проникновенный голос, который мог принадлежать только кобылке. Одной конкретной, ни с кем не сравнимой кобылке. — не думаешь же ты в самом деле, будто Кристальная Империя граничит с Понивиллем и Мэйхетенном?
Именуемый БигМаком жеребец подскочил на своих четырёх, явно застигнутый врасплох явлением голоса. Рядом с ним стояла высокая кобыла тёмно-синего, словно небо в беззвёздную ночь, окраса; её хвост и грива более светлых оттенков свободно развевались в воздухе, их текстура колебалась словно заключённая в пластичную форму жидкость. Казалось, будто вместо гривы и хвоста у неё были кусочки неба с созвездиями. У кобылы были широкие крылья, похожие на грифоньи, и длинный тонкий рог.
Принцесса Луна.
Жеребец не знал, нужно ли соблюдать формальности во сне, но на всякий случай низко преклонился перед царственным аликорном. Даже во сне она всё ещё оставалась принцессой, даже если формально в реальном мире престол занимала Твайлайт.
— Не нужно формальностей, БигМак. — Сказала она, а затем устремила взор на открывавшийся с утёса вид. — Должна признать, твои сны рождают достаточно… интересные образы. Когда Старсвирл вернулся в наш мир, в нашу Эквестрию… — её мордочка приняла несколько мечтательное выражение, как всегда случается со старшими, когда они погружаются в воспоминания о давно минувшем прошлом. — …он пустился в странствия. Он хотел воочию узреть, как изменился свет за сотни лет. Однажды, когда он уже вернулся в Эквестрию, я посетила его сон, и увидела похожу картину: все королевства смешались. Кантерлот, Грифонстоун, Кристальная Империя, Орнития и другие неведомые мне земли— все столицы с их прекрасными замками и чертогами были свалены в одну кучу где-то на задворках мира, а старик взирал на всё это с потухшим взором. Ему казалось, будто история закончилась, будто ничего уже не имеет смысла, будто мы все живём в каком-то цикле, в процессе которого мы все просто обращаемся пыль и всё начинается сначала, а его выкинуло из этого цикла, и потому ему больше нет места в жизни. Хорошо, что потом он осознал, что жизнь — это не цикл, а поток, и только нам решать, как жить: плыть по течению на встречу судьбе или же… самому прорубать себе путь, выбирать своё собственное русло.
Луна перевела взгляд на своего молчаливого собеседника, севшего бок о бок с ней. На её фоне даже такой большой жеребец, как БигМак, выглядел жеребёнком.
— Вообще-то мне не положено рассказывать кому-то о чужих снах, но ты парень немногословный, не проболтаешься. К тому же мне показалось, что это может тебе помочь.
— Агась… — пробормотал жеребец, уперев взгляд в землю.
Ещё никогда он с таким интересом не рассматривал свои копыта. Особенно перед ликом царственной персоны.
Мак понимал, что эта история должна была быть как-то с ним связана, что он определённо должен был извлечь из неё мораль, но метавшийся в его голове пони-паникёр никак не желал позволить картинке сложиться воедино.
Ему было страшно и… стыдно.
Всю свою жизнь он хранил эту тайну ото всех: друзей, семьи, самого себя. Лишь в мире грёз он давал себе слабину и проводил время с таинственным жеребцом, дабы в мире реальном полностью отдаться всему тому, что составляет его ежедневный жизненный уклад, который явно не предполагал никаких сентиментов с представителями сильного пола.
Нет, нет, нет, жизнь не могла быть такой жестокой. Он же не сделал ничего плохого, он же ни разу не воплотил в жизнь ни одну из своих извращённых фантазий. Да, однажды он похитил старую подкову Карамела, но это ведь не считается, если он сам её выбросил, так ведь?.. Почему же Луна решила уличить именно его? За что? И что теперь будет? А вдруг она не знает? Может, она тут по другому поводу? Прилетела преподать какой-то урок дружбы или может даже попросить помощи?..
Аликорн вдруг накрыла жеребца своим огромным тёплым крылом и прижала к своему боку.
И этот жест стал последней каплей.
БигМак зашёлся плачем, громким рёвом; горячие слёзы мокрыми дорожками стекали по его щекам, орошали землю; судорожно сотрясалось всё тело и выворачивая душу.
Стыд, ужас, смирение…
Жеребец в кои-то веки позволил себе дать слабину. Какой смысл было сдерживаться, ведь она уже всё знала. Может, он не дал слабину, а лишь явил свою истинную суть: суть слабака. Одна Луна знает, сколь долго он носил в себе порок, а пороки, как известно, губят даже сильнейших.
Может, ещё не всё потеряно? Может, она даст ему шанс и не расскажет ничего его семье? Может, она не настоящая принцесса, кочующая по снам подданных, а лишь ещё одно порождение его больного сознания?..
— Несчастная душа, — ласковым обеспокоенным тоном проговорила она, ещё плотнее прижимая его к себе крылом. — Пойми же, что твои сны — это продолжение тебя самого. Они отражают твою личность, твои желания и устремления, и, конечно же, твои проблемы и страхи. Ты можешь и дальше довольствоваться неуловимыми образами, созерцать и думать, будто жизнь твоя уже окончена, а можешь действовать.
Луна нежно приподняла за подбородок голову жеребца свои копытом, заглянув тому прямо в заплаканные глаза.
— Макинтош Эппл, мне не довелось обстоятельно с тобой познакомиться, но я знаю твою сестру, знаю твоих друзей. Эпплджек всегда хорошо о тебе отзывалась, а это многого стоит, если учесть, что она элемент честности. Я также знаю, что Спайк любит проводить с тобой время, а он нет из тех, кто привык связываться с плохими компаниями. Твайлайт описывает тебя как надёжного товарища. Они все любят тебя и желают тебе счастья, почему же ты так не любишь себя, БигМак? Я не знаю тебя так, как они, но знаю, что ты достоин большего, чем слепые свидания во снах. Почему бы тебе не взять перерыв от твоих мирских дел и не познакомится с кем-нибудь? Я по личному опыту знаю, что заслуженный отдых всегда идёт на пользу.
Жеребец впал в ступор, судорожные рыдания прекратились. В неверии он задрал голову вверх, намереваясь прочитать на лице принцессы злую насмешку или сарказм (он не знал, что сарказм это и есть злая насмешка), но лишь заботу и беспокойство сообщало её выражение лица. Ни следа упрёка, насмешки или всего того, чего заслуживал БигМак по его собственному разумению.
«Она не знает?» — удивился жеребец, по-прежнему недоверчиво глядя на владычицу снов. — «Если бы знала — никогда бы так не сказала».
Следующие её слова развеяли все его сомнения.
— Но сначала ты должен признаться, мой дорогой труженик, — тихо произнесла она. — Я знаю, каково это — нести прожигающую душу тайну, и потому знаю, что ты не обязан нести её в одиночку. Шесть особенных кобылок помогли мне это осознать, и одна из них — твоя сестра. У тебя есть семья, которая действительно любит тебя. Я не могу ничему тебя обязать, выбор тут только за тобой, но признайся хотя бы самому себе, начни с малого. В конце концов, в этом нет ничего постыдного.
Сдержанная, но искренняя улыбка озарила лицо принцессы (лунный лик?).
Жеребец отвёл взгляд от лунной кобылки и вновь уставился в землю. Он ощущал себя пойманным с поличным вором, с которого вымогали чистосердечное признание.
Но каков был смысл молчать? Ведь она всё уже знала. Безусловно, принцесса снов должна была ведать всё об его снах, пусть даже он и не ощущал никогда её незримого присутствия. Быть может, это она была тем таинственным жеребцом?..
Нет. Это исключено. Он чувствовал, что это не так.
Наконец, голосом более хриплым, чем он от себя ожидал, он тихо произнёс, склонив голову чуть ли не до самой земли.
— Мне нравятся жеребцы.